Значит, завтрак и баня. И баня была хорошей, согрелся после ночи на железе, правда, трудновато без очков, ничего не видать в пару, пекло — чистый ад; хорошо, Лёха помог, водил за руку, как слепца — эх, Лёха, Лёха! — где он теперь?.. Да, еще тот интеллигент, когда вели из бани — они навстречу, что с ним стало! Белый, глаза запали — что он пробурчал? «Плюсквам… А! Мое слово — запомнил! Может, вытянет?.. И вот после бани…
Решетка поперек коридора, подогнали вплотную, сопят, запарились — с мешками, матрасами… И тут меня вытаскивают — меня и еще двух, остальных в какую-то дверь. Лёха, милый Лёха! как он пролез через решетку…
— У него моя шапка осталась…— говорит вертухаю.
— Давай быстрей!
А он шепчет:
— Парочку сигарет, сунут в общак, чтоб сразу не просить, Крючков сказал — нельзя, особенно сразу…
— Конечно, милый,— достаю пачку, одна неразломанная.
— Всю мне? — смотрит большими глазами.
— Тебе, тебе, Митя.
— Я не Митя, Лёша…
— Бери, бери, не пропадай.
— Счастливо вам…
Полез за решетку и вместе с толпой исчез. Навсегда.
И вот мы втроем, в боксе. Ондатра — сухой закон и длинный — Разбой. Почему нас троих? Тусклая лампочка, скамья — кое-как уселись, матрасы, мешки на коленях.
— Выходит, нас вместе, — говорю.
Разбой поворачивается, в глазах тоска. Если уж у него тоска!.. Впрочем, как не понять — только неделю погулял!
— Тебе со мной никак — у меня шестая ходка, особняк.
Поворачиваюсь к Ондатре:
— А у тебя вторая?
Кивает, молчит… Вон оно что! К ним приравняли…
— У меня такая статья,— говорю,— могут и на особняк.
Разбой блеснул глазами, скривил губы с брезгливостью:
— Какая там у тебя статья, не мели…
Сидим, курим. Полчаса, час?.. Душновато в боксе и пить охота — после «могилы», после бани. Господи, думаю, что ж я все о них, о нем, разве они, он хоть что-то решают, разве и он не всего лишь инструмент в руке Того, Кем все это движется и мы живы, и разве хоть что-то может со мной произойти без воли Того, Кто… Господи, прости, помоги моему неверию!..
Дверь открывается…
— Выходи!
Коренастый, рыжий — старшина. Рядом дверь —и лестница: светлая, чистая, как в доходном доме; сетка между пролетами, каменные ступени — стерты! Рыжий впереди, бренчит ключами по железным перилам — Вергилий!
Второй этаж, третий… Открывает ключом дверь, кивает Ондатре, пропускает вперед, оборачивается к нам:
— Чтоб тихо, молчать!
Ушел.
— Тебя как зовут? — спрашиваю Разбоя.
— Володя.
— Ты меня поддержи, Володя, если что…
— Да я ж тебе говорю, тебя никогда со мной…
— Я что сказал?..— Рыжий на площадке.— Еще замечу!..
Ползем по лестнице, крутая, тяжело с матрасом, после бани, ночи…
Четвертый этаж.
— Давай, — Разбою.
Не глянул на меня — напряжен, собран — как в прорубь.
Стою один на площадке. Эх, думаю, вот она — странность… Выходит Рыжий.
— Еще выше? — спрашиваю.
— Я тебе вот что скажу, запомни, — глаза у него бешеные, а зрачки прыгают, вздрагивают, что-то у него в глазах…— Ты тут первый день…
— Второй, — говорю.
— Второй, а я двадцать лет, понял?
Молчу.
— Если хочешь хорошо жить — со мной хорошо, понял?
— Как не понять.
— Давай вверх!
Лестница уже, круче, один пролет, второй…
Пятый этаж. Открывает ключом дверь, поворачивается:
— Ты в Бога веруешь?
— А ты как догадался?
— Я тут много об чем догадываюсь. Моли своего Бога — понял? Не ошибись. Сразу не ошибись…
Мы в коридоре: широкий, длинный и — далеко, в конце — решетка поперек, дверь открыта, люди…
— Давай вперед.
Шагаю мимо черных глухих дверей, тишина — не жилой этаж?.. Оборачиваюсь спросить Вергилия — он кивает: — Вперед, вперед…