— Вы закроете, а я его не закрою. В обвинительном заключении… Вы прочтите, Иосиф Наумович! Мало что ни одного слова правды, оно безграмотно до идиотизма, до пародийности, да хотя бы из приличия убрали глупости — над вами смеяться будут, над вами…
— Там не будет изменено ни одного слова,—говорит она.
— Да пес с ним, с обвинительным! Неужто вы сочинили? Конечно, начальство, потому и одного слова нельзя исправить!.. Я должен и у меня право прочитать все материалы. Вот они на столе. Все рукописи, бумаги…
— И эту… макулатуру я буду сюда таскать?! — она покраснела, в болотных глазах прыгают искры.
— Слышите, Иосиф Наумович?.. Неужто не расскажете в суде, как говорит со мной следователь?
— Успокойтесь, успокойтесь… — адвокат разводит руками. — Людмила Павловна, вы, действительно…
Она выскакивает из-за стола:
— Я вернусь через пять минут.
Дверь грохнула.
— Ну что вы раскипятились? — говорит адвокат.— Никуда она не денется. Завтра я приду и мы спокойненько…
— Куда она побежала?
— К хозяевам,— он тычет пальцем в потолок.
— К кому?
— ГБ, — говорит адвокат,— кто ж у нее хозяева?
— Вон как?.. Иосиф Наумович, я никак не пойму, почему они сунули меня сюда, а не в Лефортово?
— Вам досадно?
— Хочу понять.
— Право у них есть, статья прокуратуры. Вас они, видно, хорошо знают. Думают, что знают. В Лефортово вам было бы легче, хотя… Очень уж вы вскидчивый. Тяжело?
— Да хорошо мне! Разве я о том? Я людей увидел, себя узнал… Конечно, тяжело, когда шестьдесят человек в камере.
— Ну а… с уголовниками? Какие с ними отношения?
— Нормальные, такие же люди…
Дверь с треском раскрывается. О н а подходит к столу, открывает, закрывает ящики…
Ставит на стол сумочку — к самому краю, ближе к столику, за которым мы сидим…
— Времени у меня нет, а дел много. Вернусь через сорок минут. Учтите — завтра последний день!
— Видите, Людмила Павловна,— говорит адвокат,— зачем столько нервов?
Она уходит, на сей раз осторожно прикрыв дверь.
— Ничего не пойму,— говорю я.
— Не обращайте внимания, их проблемы. Давайте решим наши, коль уж нам подарили сорок минут.
— Здесь с л у ш а ю т ? — спрашиваю я.
— Я редко здесь бываю, в Бутырках я знаю кабинеты, в которых… записывают. Впрочем…
Он глядит мне в глаза и тихо улыбается: глаза у него усталые, печальные. Указывает пальцем на сумочку передо мной. Дамская сумочка явно стоит не на месте.
— Да вы что?! — изумляюсь я.
Он пожимает плечами:
— Все вполне примитивно. У них всегда примитивно. Вы еще не поняли?.. Зачем вам адвокат?
— Хотя бы поговорить, передать домой…
— Вот мы и поговорим. Сегодня и завтра. Вы понимаете — от меня ничего не зависит. Все заранее предрешено.
— Что же предрешено?
— Загадка. Загадочно уже, что они закрыли ваше дело практически без допросов. Только свидетели. Вы не давали показания?
— Не давал.
— Очень странное время, я не удивлюсь, если вас выпустят. Не удивлюсь и если статью переквалифицируют. Кстати, она не обещала вам семидесятую?
— Мы с ней не виделись три месяца, а до того дважды. Но… сокамерник пообещал мне шестьдесят четвертую.
— Похоже, почерк тот же. Шестьдесят четвертой у вас не будет. Сегодня им не нужно. Я думаю, и семидесятой не будет. Пришлось бы везти вас в Лефортово и начинать с начала. Но три года вы можете получить. Они всегда дают максимум, если вы не признаете себя виновным.
— Только что она предложила мне выйти на свободу в обмен на обещание больше не нарушать закон.
— И что же вы?
— Я закона не нарушал.
— Вадим Петрович, вы… не выдержите зону.
— Почему?
— Это очень трудно, с каждым годом тяжелее, а вы… человек несдержанный. Вам будут добавлять и добавлять.
— Какой же выход?
— Быть может, согласиться на то, что она… предлагает? Она не сама сочинила. Для них это тоже выход.
— Вы говорите от себя?
— Я говорю для вас.
— Наверно, вы правы, мне не нужен адвокат.
— У вас будет время подумать. Я не верю, что они станут торопиться. Очень странное время, Вадим Петрович…
— Предстоят изменения?
— Они, думается мне, растеряны, нет былой наглости, самоуверенности. Сегодняшний… срыв вашей попечительницы от дурного характера. Ни о чем не говорит. Но в глубине души она убеждена и ее хозяева убеждены — никаких радикальных перемен не будет. Для них. А косметику они переживут.
— Как клопы, мы в ы ж и г а е м камеру, не косметически, радикально, а через неделю подушка красная.
— Неужели так много? Какой ужас…
Молчу, что-то мне становится… скучно.