— А почему не разбогатеем? На Западе напечатают?
— Напечатают. Но это работа, Арик, и… тяжелая. Этому ты научишься, можешь. Превосходный рассказ, но… Писатель — это не просто ремесло, жизнь другая, существование — другое. Напишешь, напечатают… Этого мало, Арик. Ради чего? Заради денег не получится. И машины не будет, она не нужна, только пишущая. Тебе предлагают выбор — машина или машинка?
— А то и то — не выйдет? Мне того и того надо?
— Тут не торгуются. Ты торговался за… «кружку»?
Кружка кипятку в залитом водой карцере. День пролетный, день залетный… Так мне не написать, чтоб так написать, надо чтоб тебя… одарили карцером, спасли экружкой кипятка, чтоб ты узнал ее истинную цену и свою истинную цену.
Тридцать лет, думаю. Надо бы начать раньше. Не успеть.
Матвея привели под вечер, к ужину.
— Начнут набивать хату,— сказал Гера,— побарствовали.
Мы и верно, разбаловались. Недели две живем впятером. У троих постоянные передачи — у меня, у Геры, у Ария. Ларьки у нас троих и у Мурата. Только у Сани пусто. Не велик труд прокормить одного, когда у четверых есть. И на прогулку всей камерой — весело, вольготно. Арий рассказывает, рассказывает, а вечерами со мной, доверительно. Только с Саней у него напряг: не верю ему, сказал Арий, прочитав Санину жалобу, много накрутил… Учти, сказал Арий, я с каждым по-другому разговариваю, иначе не поймут. У нас с тобой свое. Мне не машинка нужна — машина. Что ж я буду одним пальцем, вон они у меня какие, не для того… У тебя есть машинистка? Там поглядим, говорю, будет воля, будет и машинистка. Но тебе же м а ш и н а нужна, рестораны? Мне много чего надо, говорит, а как отправим на запад, у тебя есть кто? Неужели… в «Национале» не найдешь? А они годятся? — спрашивает.
Нет, говорю, для этого, пожалуй, не годятся. Как же, мол, тогда? Сначала напиши, говорю, а там посмотрим… Очень поучительные разговоры.
И вот является новый «пассажир». Под пятьдесят, худощавый, легкий, в седой бородке. Глаза печальные, а с насмешкой. Уживается в нем и то и это. С больнички приходит.
— Чем же ты, сирота, хвораешь? — спрашиваю его.
— Давление поджимает.
— А статья какая?
— Самая тяжелая,—говорит,— чердак.
Тихий человек, встретишь — интеллигент. Сельский учитель. А разделся — мать моя, мамочка! Нет живого места, весь разрисован. И живопись незаурядная, талантливо.
— Где это тебя, сирота?
Нет, и таких я еще не видел. Профессиональный бродяга. БОМЖИ — их теперь называют. Русская классика. Не может жить на одном месте. Верно, сирота. Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал. А ему под пятьдесят, с мальчишек идет той улицей. Длинная оказалась — от Рижского залива, считай, из Европы до Находки. Да и конец не там. И до Магадана добирался. Нескончаемая улица. А в Москве мать-старушка, на пенсии, получила однокомнатную квартиру на Речном вокзале. А улица петляет, никак к той квартире не выведет. Статья за статьей, заказана ему московская прописка, не светит бомжу в столице в эпоху зрелого социализма.
— Неужто за сорок лет не захотелось отдохнуть, ноги вытянуть? — это я его спрашиваю.
— Бывало, есть у меня местечко недалеко от Москвы. Писатели живут. У одного из них. Однажды заглянул, а потом разочков пять приземлялся. Месяца три поживу и…
— В Переделкине?
— Ну. Знаменитый писатель. Старый. Живет один. Жена померла, дочка в Москве на квартире. А он круглый год. Воздух ему нужен, природа. Зимой котел топлю, летом сад обихаживаю. Цветочки. Месяца два-три выдерживаю. А потом… заскучаю.
— Ты ему, наверно, рассказываешь, а он — записывает?
— Кто его поймет. Хотя книг много, цельный шкап. И денег сколько надо.
— Тебе-то хорошо платит?
— Денег не дает. Кормить — кормит. И ночевать оставляет. Не попадайся, мол. А попался — твое дело.
— Хороший человек,— подытоживает Арий.
— Жадный. Хотя был случай… Утром встанет, выйдет на крылечко, продышится — и обратно. Откроет шкапчик, рюмочка серебряная, нальет, выпьет и запрет в шкап.
— Пишет, что ли?
— Может, и пишет, не видал. Спит, наверно. Раз в месяц приезжает дочка. Машина, шофер. Все про деньги. Ругаются. Он не дает. Она — в машину и обратно.
— Кто ж такой? — спрашиваю.
— Зачем тебе? Не надо. Скучная у него жизнь, я бы ни за что не променял. Передохнуть другой раз. А потом дождусь, когда уйдет погулять, у него вечером обязательная прогулка, открою шкап, налью серебряную рюмочку… Сколько есть опорожню, рюмочку в шкап — и пошел. Через год снова к нему. Не обижается, знает, мне пора было.
— Где же ты ходишь, Матвей?
— Везде. Я вам скажу, мужики, в Сибири — тыщи живут по лесам. Раз поймали, увели в тайгу. Как на грех, деньги в кармане. Пускай, говорят, еще шлют, а не пришлют — съедим.