— Держи,— протягивает мятую пачку «дымка», четыре-пять сигареток.— И спичек нет?.. Покури у окна. Жди…
У фельдшерицы я оказался полным лохом, а сколько наслушался, учили, предупреждали… Все, говорит, снимай, вот тебе трусы, майка, чтоб своего — ничего. Тапочки оставь. — У меня нету. — Тогда в сапогах. Мыло возьми. — А штаны — как же я пойду? — Так и пойдешь, молча. И чтоб табаку — ни крошки. Найдут сигарету — в карцер… И снова я упустил карцер.
В такой бы камере, думаю, оттянуть три года. Годик, пусть месяц — да хоть бы три дня! Подхожу к окну. В зазоре между стеной и намордником— двор… Дерево! Зеленое, разлапистое, шумит — воздух, ветер, запахло травой, листьями! После смрада, потного отстойника, в котором сейчас ждут этапа мои полосатые братья…
Ветер швырнул ,раму, зазвенели стекла враз потемнело, загремело — и хлынуло потоком. Гроза, дождь! Стучит в намордник, заливает подоконник, высунулся к самой решке, ловлю губами, открытой под халатом грудью… Господи — за что?.. Благодарю Тебя, Господи!
— Дождался! Поговорить с человеком!.. П о го в о р и т ь ! Наговорился с ворьем, хапугами, бандитами… Ты не подумай, парень, я и сам такой — вор, хапуга, но я — ч е л о в е к . Ты, вижу, можешь понять.
— За что ж ты Осю-то Морозова, Андрей Николаич? Или он не человек?
— Человек. И ты, Зураб, мы с тобой оба люди. А за что мы сидим, ответь? За дело! А теперь об этом парне сообрази? Человек о Боге заговорил, о нас сирых-убогих вспомнил, о нашем житье-бытье. А его куда? За решетку! Кто виноват? Не мы с тобой, не Ося-добрая душа — два уха и оба глухие? Спишут с нас, забудут? Нет, малый, нам и его повесят, не отмажешься. Мы за него виноваты, наша власть, народная. Голосуем — поддерживаем, не голосуем, тоже поддерживаем. Или ты против голосовал? Мало того, мы эту поганую власть и тем поддерживаем, что обворовываем! Считаем законной! Кабы не законная, разве я б у нее воровал?
— Экий вы парадоксалист, Андрей Николаич,— говорю я.
— А что — не верно? Или думаешь, у меня — да у кого ни возьми, последним надо быть!— поднялась бы рука на того, кто вне ихнего жлобского закона? Да не в жизнь! Сам бы придавил, если б кто, скажем, в церковь залез или в твоих, к примеру, рукописях стал копаться. А из ихнего кармана, который они з а к о н н о народным добром набивают — чего не взять? Свое?..
Тоже персонаж, думаю. Лицо бледное, отечное. Ноги, как бревна, он их руками со шконки на пол, с полу — на шконку, а внутри клокочет…
— Давай, Андрей Николаич, открой свою программу переустройства нашего свободного общества в еще более лучшее,— подзуживает Зураб.
Зураб — здоровенный татарин, страховидный, бритая голова, лопоухий с приплюснутым носом, веселые глазки посверкивают.
— Могу и программу… Но разве они хоть кого послушают? Если б и рай пообещал, им не надо. Себе соорудили. Семьдесят лет погуляли, еще семьдесят на нашей шее продержутся.
— Кто из них семьдесят лет продержался? — урезонивает его Зураб,— их что ни год шлепали, едва ли в рай, им другая зона…
— Пожалел! — кричит Андрей Николаевич.— Не зря тебе в детстве кричали: «свиное ухо!» Нет для них на земле места! Разве в том дело, что хапают, пусть бы, я сам своего не упущу. Но что они с нами сделали, ты подумай! Слышь… Вадим тебя?.. Я никак в толк не возьму— шестьдесят лет прожил, вроде, соображаю, а ихнюю логику не пойму. Ни логики, ни здравого смысла! Все себе во вред. Да черта мне в том, что им — стране во вред! Кто они такие?
— А кто мы такие? — говорю.— Это не я, мой сокамерник спросил. Убийца, родную мать зарезал.
— Вот! — кричит Андрей Николаевич.— Я о том самом — кто мы все такие? Россия… Двести пятьдесят миллионов, пусть не одни русские, кого только нету — кто мы?
— Мудаки,— говорит Зураб,— Мы и дома мудаки, и на работе, и… Кому не лень, все помыкают. Мы с тобой, Николаич, и своровать не смогли, сели. Да разве мы воры? Зря лезешь в чужую компанию, не твоя масть. Сто семьдесят третья — не воровство.
— Ладно, Зураб, мы не в суде, не у следователя, я не про уголовный кодекс.
— Нет, погоди,— и Зураб завелся,— я тоже не хочу перед новым человеком дураком оказаться…
— Дураком, не хочешь, а мудаком согласен?
— Я тут пересекся в одной камере с начальником управления торговли, продуктовый главк,— говорит Зураб.— Ба-альшая фигура! Жалко, говорит, не успел наладить дело, посадили… А какое, мол, дело, если не секрет? Перевести, говорит, торговлю на автоматы, договорились с фирмачами на западе, завезем автоматы — и воровать не будут. Будто сам он сел за то, что обвешивал! Дурак ты, говорю ему, хоть и начальник главка, твои автоматы в любом магазине в первый же день так подтянут, не расплатишься, вот когда тебе будет срок — шлепнут! Разве тут автоматами выправишь?