«Жора — это я»,— говорю я себе и мне становится жарко под простыней. Пока я не выблюю его из себя, пока не спасу в себе, не покаюсь и перед ним за свою злобу и ненависть, пока не найду в себе силы его… полюбить.
3
Спать я уже не могу. Возникшее во сне ощущение, что я здесь надолго, становится все более прочным. Оно ни на чем не основано, логика отсутствует, но я уже привык доверять таким внезапным тюремным прозрениям. Они не обманывают.
Отсюда так легко не уйти, думаю я… Да не из больнички — из тюрьмы! Не будет суда, этапа, писем, звезд на черном небе над зоной… А что будет?
Хорошо бы задержаться в больничке, думаю я. Белые стены, чисто, ветерок в открытые окна… Коля Шмаков? В каждой камере свой Коля Шмаков, пора бы и на этот счет не дергаться. Почему я вчера не сказал ему всего, что о нем думал? Трусость или опыт? Но он что-то понял, замолчал. И я замолчал. Чужая камера, слишком мало знаю, чтоб открываться.
Пожалуй, - самый симпатичный здесь — Ося. Похрапывает рядом. Зубной техник, протезист… «Сапером был всю войну,— сказал мне Ося.— Думаешь, опасная профессия? Бывают переживания, не без того. Вот я и нашел потише, самую мирную — зубы вставлять. Покой, тишина, а я еще глухой. Но жить с каждым годом легче, веселей, кому нужны железные зубы, они хотят, чтоб открыл рот — солнце играло!.. Я и играю восьмой месяц из одной, камеры в другую...» Такого только ленивый не обидит, сказал бы Пахом. Она подороже — беззащитность, уже в который раз думаю я, некий раритет по нашей волчьей жизни, но может быть, в ней и сила, которой следует учиться? Едва ли научишься. Такая сила или есть, или ее нет…
— Не спишь, Вадим?
Коля. И он не опит. Мы с ним через проход.
— Проснулся,— говорю.
— Сколько ж ты ждешь суда?
— Второй месяц тянут. И обвинительного до сего нет.
— Как бы тебе не присохнуть. Как мне. Я уже полтора года. И год жду суда.
— А право у них есть? — спрашиваю, как когда-то, давным-давно, на сборке.
— За судом можно быть бесконечно. Пока не опухнешь. Я больше не могу, Вадим. Объявляю голодовку. До смерти.
— Не валяй дурака, Коля. Выкинут с больнички…
— Хрен с ними. Больше не м о г у ! Это ГБ. И тебя они тормознули. Кум с ними заодно. Они его крутят, а он…
— Ты где был, Коля, сюда — откуда?
— С особняка.
— Из двести восемнадцатой?
— А как ты знаешь?
— К нам пришел Арий. Месяц назад. Рассказывал.
— Вон как. Понятно, почему ты со мной так. Никому не верь, Вадим, здесь нельзя никому…
— Мне не надо,— говорю,— я себе пытаюсь поверить.
Я стоял у окна, глядел на двор сквозь зазоры между намордником и стенами. Все лежали, ждали прогулку… Дверь широко распахнулась и в камеру вломилась... толпа… Иначе не скажешь… Впереди — коренастый, плотный, с круглым ражим лицом, полковник. За ним — не по летам толстый, рыхлый, хлыщеватый, в кожаном пальто. А следом белые халаты, халаты… Никто из моих сокамерников не поднялся.
Полковник прошелся вокруг дубка, стуча каблуками, и круто остановился.
— У кого какие жалобы?.. Разберемся!.. Есть симулянты? На общак…— он махнул рукой.
Никто из лежавших не двинулся.
— Я начальник следственного изолятора,— сказал полковник.— Прокурор города по надзору — он ткнул пальцем, за спину, где стоял кожаное пальто.— Какая у кого беда?
Андрей Николаевич сбросил ноги-бревна со шконки, сел. Коля поднял голову. Зураб перевернулся на живот, Ося безмятежно читал книгу — ничего не слышит.
— А! Зашевелились?..— сказал полковник.— Живые!
Он хохотнул
— Какая статья? — обратился он к Андрею Николаевичу.
— Сто семьдесят третья,— сказал Андрей Николаевич.— У меня к гражданину прокурору… Я уже полгода болен, ходить не могу. Я ни в чем не виноват. Писал жалобы. Не отвечают, следователь не приезжает. Видите ноги? Зачем меня держать? Отпустите под подписку, я докажу, оклеветали…
Прокурор чиркнул в блокноте. От окна я хорошо вижу: поставил закорючку.
— А вы? — спросил полковник Колю.
— Объявляю голодовку,— сказал Коля,— смертную.
— Напугал,— сказал полковник.— Псих, что ли?
— Год за судом,— сказал Коля,— буду жаловаться в ООН.
— Главный врач! — крикнул полковник.— Чем он болен?
Серая мышка в белом, не по росту жеванном халате шагнула вперед.
— Высокое давление. Пытаемся сбить, но…
— Разберемся. Сколько он лежит?
— Месяц.
— Что?. Как… месяц?
— Видите ли…— начала мышка.
— Что у вас? — это вопрос Зурабу.
Лица Зураба я не вижу, только спину. Передо мной глаза полковника, они вздрагивают. Зураб готовится к психушке и уже демонстрировал мне свои ухмылки: толстые губы безобразно растягиваются, глаза рассредотачиваются, и без того страховидная рожа производит ужасающее впечатление.