— Ты… что? — сказал полковник.
— Голова…
— Вижу. Дальше что?
— Летит, отходит от тулова, поймай-ка.
— Была пятиминутка? — полковник повернулся к мышке.
— В следующий четверг,— сказала мышка.
— Наведем, порядок… А этот… читатель?
Я дернул Осю за ногу, он бросил книгу, оглянулся, вскочил со шконки, на голове прыгает седой хохолок.
— Статья, от чего лечат?
— Сто пятьдесят четвертая. Еще восемьдесят восьмая. Я ни в чем не… Желудок у меня…
— Же-е-лудок? Баржома не хватает?..— полковник махнул рукой.— На общак. Там враз вылечат. У нас не санаторий.
— Я хочу сказать, что мне…— начал Ося.
Полковник от него уже отвернулся.
— Ваша статья? — он смотрел на меня.
— Сто девяностая прим.
Полковник бегло глянул на прокурора.
— Как она… формулируется? — за все время прокурор первый раз открыл рот.
— Как?..— мне стало весело.— Распостранение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и…
— Да-да,— сказал прокурор,— конечно.
— Фамилия? — полковник шагнул, было, к двери.
— Полухин.
— Полухин?..— он круто повернулся.— Как же, как же!.. У вас вполне… приличный вид, Полухин, а ваша сестра… Была у меня, говорит, что вы…
— Как она? — перебил я.
— Кто?
— Сестра.
— Вам бы так, Полухин. С ней — все нормально.
— Благодарю,— сказал я.
Толпа вывалилась в коридор, дверь грохнула.
— Ну, шельма! — сказал Андрей Николаевич.— Видали заходы? «Кто жалуется — на общак!..» Н-да, разберутся…
— Это и есть Петерс?— спросил я.
— Собственной персоной. Редко кому такое счастье, чтоб самого… С тобой у него дружба, родственников знает?
— Зачем он приходил?
— Галочку поставить,— говорит Зураб.— Чтоб я на нем порепетировал. Осю — на общак. Большое дело сделал.
— Почему меня? — говорит Ося.— Только начали лечение?.. Первый раз я тут месяц отлежал, прошел курс, полегчало. А теперь пятый день, они и не начинали…
— Он тебе объяснил,— говорит Зураб,— не санаторий.
— А тебя, Шмаков? — говорит Андрей Николаевич.— Пожалеют? Голодовка! Будут наблюдать, как ты молоко-мясо станешь нам отдавать или ночью набивать брюхо?
— Мне чем хуже, тем лучше,— говорит Коля,— я этих сук навидался, они у меня покрутятся…
— Утихни,— говорит Андрей Николаевич,— давай побьемся на пачку сигарет? Сейчас тебя вызовут, голодовку ты не откроешь и здесь присохнешь, пока…
— Пока что? — говорит Коля.
— Пока писатель будет. Не так?
— Может, так, хоть поговорить с человеком.
— Ладно. Не моя печаль. Я зарекся лезть в чужие дела… Они не за тем приходили. Не поняли, умники?
— Да ни за чем они приходили,— говорит Зураб,— мимо шли. Или им на больничке спирту пообещали. Банку.
— Не-ет, Зураб, не сечешь. Тут другое. Жмурик. Вот они за чем пожаловали. За жмурика надо отвечать.
— Они причем? — говорит Зураб.— Его в больнице лечили. В вольной. Да никто ни за кого не…
Андрей Николаевич качает головой:
— Лечили там, а крякнул здесь. На них повесят.
— На ни-их?..— говорит Зураб. — Ничего им не будет. Видал прокурора? Он и статью писателя не знал, в больничную палату вперся… Да хотя бы в камеру на больничке — в пальто! Его только в бане держать. Мойщиком. Будь спокоен, они не таких жмуриков списывали.
— А Ольгу Васильевну кто спишет? — говорит Андрей Николаевич.— Видал, как она сюда прибежала, как тут… Или думаешь, она простит куму т а к о г о жмурика?
— А почему я за нее должен думать? — говорит Зураб.— И Петерсу она зачем? Скажу тебе правду, Андрей Николаич, я накушался больнички. Сыт. И молока-мяса не надо. И… психушки не хочу. Поиграл — хватит. В камере чище. Хоть и на общаке. А здесь… Угробили человека.
— Чтоб из-за такой суки,— говорит Коля,— из-за такого жмурика такие заходы?.. И кум не станет руки пачкать— отработанное дерьмо.
— Эх,— говорит Зураб,— пошли, Ося, вместе, нам и без ваших переживаний… Конечно, жалко мужика, помер, а всего сорок лет. Судьба такая. А кто из них кому… Нет, не хочу в больничке, посадили в тюрьму, и надо сидеть в тюрьме, не в богадельне. Хотя с тобой Андрей Николаич, я бы еще поговорил, и с Вадимом… Да и Ося человек…
— Погодите,— говорю,— какой номер у этой хаты?
— Четыреста восьмой,— говорит Зураб,— не разглядел, как заводили? Самая-самая тут…
— Так вы… Борю Бедарева знаете?.. Коля! Помнишь Борю Бедарева?
— Я тебя предупреждал, Вадим,— говорит Коля,— или я не успел?.. Кумовская мразь…
Грохнула кормушка. Откинулась.