— Так ты писатель? — у Гриши горят глаза.
— Признали,— говорю.
— Ну и что? — говорит чернявый.— Я может, тоже писатель, но меня… Погоди, меня за то же самое!
— Композитор,— кивает высокий, оперу пишет.
— За такие слова Борис…
— Шутка,— говорит высокий,— вы тут все скучные, как девки в санатории ВЦСПС.
— Погоди, — говорит чернявый.— Ну написал, а дальше что?
— На западе напечатали, и еще кой-чего.
— Я говорил, американка! — смеется высокий.— Шерше ля фам.
— Так тебя за валюту? — Андрюха явно доволен.
— Все, мужики, — говорю,— я еще до следователя не доплыл, а вы мне такой разговор. У нас будет время, так, что ли, Боря?
— Пожалуй,— говорит Боря,— если я тут не заскучаю.
— Ты, правда, полгода? — спрашиваю.
— Я до лета присох,— говорит Боря.— Как-нибудь расскажу, запомнишь, продашь своей американке — башли пополам.
— Стоп, — говорю,— у вас, гляжу, и УПК, а там четко написано, сроки у следствия жесткие.
— Забудь, — говорит Боря,— тут тюрьма, а эта книжонка для дошколят, с ранья мозги пачкать. Ты, рыбка, сколько сидишь?
— Одиннадцать месяцев,— говорит Коля,— скоро юбилей. У меня особый случай. ГБ, чуть не каждую неделю из Лефортова шастают.
— А чего к себе не заберут, охота им ездить?
— Теснота у них,— говорит Боря,— а тут сам видишь, простор.
— Так вас четверо?
— Трое гуляют‚— встрял Гриша.— А вы член Союза писателей?
— Еще и прогулка! А я забыл, что полагается? Жить можно! — меня распирает.— Чего вы не пошли?
— От кислорода кони дохнут, — говорит Коля.— Тут майор приходил, по режиму, кричал, как резаный, а я не пошел.
— Зачем еврею свежий воздух, так, Андрюха? — говорит Боря.
— Сегодня не пошел, первый раз за четыре месяца,— говорит Андрюха.— Простыл. Прогулка — первое дело, если хочешь вытянуть.
— Так куда я попал? — спрашиваю.— Просветите, мужики.
— Ты на спецу,— говорит Боря.— Спец —три этажа, есть спецовские камеры внизу, где больничка. На спец пихают, у кого статья посолидней, если подельники, и еще кой-кого. Изоляция, короче. На общаке не удержать, ярмарка. Шестьдесят человек в хате, каждый день вызова, адвокаты, на суд, коней гоняют — большая утечка. А тут… Тут своя химия, у кого мозги крутятся.
Гляжу на камеру, вдыхаю тишину, светло, тепло, Чисто…
— В такой тюрьме жить можно,— говорю.
— Ты тюрьмы не видел, браток‚,— говорит Боря,— наглядишься.
— Могут перевести?
— Здесь все могут.
— А ты давно, в этой камере? — спрашиваю чернявого.
— Два месяца. Хорошая хата, спокойная. Скучно, правда. Теперь повеселей будет, верно, Боря? — чернявый встает, захватил полотенце.— Пойду рожу сполоснуть, сегодня завтрак проспал.
— Кто-то тут у нас повеселится…— Боря помрачнел, ложится на шконку, вытянул ноги — и в петлю, кусок тряпки привязан к двум стоякам, качается.
И верно, как в каюте!
С грохотом распахивается дверь, вваливаются трое: один постарше, в ярком свитере, в тренировочных брюках, в кроссовках; двое в телогрейках; румяные, веселые.
— Пять километров пробежал, личный рекорд! — кричит спортсмен.
— Холодно? — спрашивает Андрюха.
— Нормально,— говорит одна телогрейка: длинный, нескладный, красные кулаки торчат из коротких рукавов.— Но мне того не надо. Больше не пойду, до суда хватит.
Третий молчит, раздевается: голова бритая, лицо круглое, чистое.
— Наглотались кислородом, охломоны? — спрашивает чернявый, он растирается полотенцем.— Подкосели? Давай, Вася, в покер…
Что-то не вяжется одно с другим, и с тем, что ждал, и с тем, что должно быть — не пойму, куда я все-таки попал?
Спортсмен садится рядом, стаскивает свитер… Ага, его место.
— Не помешал? — спрашиваю.
— Новый пассажир? — осведомляется спортсмен.
— Вроде того,— говорю,— если у вас пароход.
— У нас Ноев ковчег, советский, — говорит Боря,— семеро одних нечистых, а пары никому нет.
Вон ты какой, думаю:
— А кто за Ноя?
— Поглядим,— говорит Боря,— разберемся.
— Разбирайтесь,— говорит спортсмен, — а я еще денек побегаю и на волю. Вас опять семеро.
— Как на волю?
— У меня суд через день, хватит, насиделся.
— Неужто отсюда уходят? — я потрясен.
— Уходить-то уходят,— говорит Боря,— только куда.
— Не каркай,— спортсмен встает.— Пойду сало резать…
— Он у нас начпрод,— говорит Гриша, он все время крутится рядом,— а Боря теперь начкур. Давай сюда. сигареты.
Даю ему сумку, потрошит, раскладывает на полочке…
И тут ржавый грохот врывается в камеру, я даже глаза закрыл от неожиданности — радио!
— Не нравится? — Боря глядит на меня.— Сейчас я его придавлю.