— Это как же — за книги?
— Говорю, любитель! У бабки-соседки книг много, она не читает, глаза слабые. Этот артист решил установить справедливость, выждал, когда бабка по надобности в лавочку — и в форточку… Как ты такой длинный пролез — или салом намазался?
— Ладно тебе…—у Лёхи даже уши полыхают.
— Книголюб! А у бабки денежки, кольца-серьги — старорежимная бабка, а Лёха?
— Я не смотрел, — Лёха злится.— Покурим?
— Да вон, возьми у человека.
— Кури, кури, Лёха, — говорю я.
— Какие ж ты книги выбрал, Лёха? — он не отстает.
— Хорошие. Гоголь, Достоевский, — смотрит на меня, улыбка - все отдашь.—У меня рюкзак маленький, если всего Достоевского — тома большие, старые, другие бы не влезли…
— Во какой! Ты б сообразил — коммерция! — комплект дороже, кому нужны разрозненные? Или ты брал, какие не читал?.. И представляешь, тем же манером в форточку — и по улице, а навстречу участковый: что, мол, тащишь,— книги, куда — в магазин, сдавать, где взял, а он говорит — у бабки!..
Лёха поднимается и отходит.
— Ему б титьку сосать, — говорит он, и я вспоминаю:
— Слушай, тебе говорили, на кого ты похож?
— За смену чего не услышишь.
— Крючков — чистый Крючков!
— Артист, что ли?.. Его б сюда, того артиста.
— А ты тоже книголюб?
— Я-то? Я, парень, крепко сел. Сто вторую шьют, а я хочу на сто восьмую перейти…
Вон оно что! Гляжу на него, молчу — ай да «Крючков»!
— У меня третья ходка, первая — малолетка, вторая — только права получил — наезд, унюхали, а тут… Давай еще сигарету…
Курим.
— Квартиру получил, однокомнатную, в парке — порядок, пять лет кручу баранку. Надоело одному, сам понимаешь, башли, летят, привел бабу… Да нормальная баба, все, как говорится, при ней, зарегистрировались, прописал. А у нее до меня мужик. Был и ладно, у кого чего было, тоже намыкалась — лимита. Я предупредил: если что — убью. В поликлинике, медсестрой, а там главврач — старый пес, лет пятьдесят, не знаю чего у них, может, она боялась — уволит. У меня смена ночная, а тут выхожу, напарник разбил машину, у нас получка, посидели с ребятами, иду домой, тортик прихватил, она у меня сладенькое любит. Открываю дверь — сидят! Коньяк, то-другое и постель разобрана. Они мне, видишь, прямое вешают, с умыслом, а на что он мне, я ей обещал. Он зеленый стал… Да не глядел я на него! Выпьем, говорит, разгонную, и мимо фужера льет на стол… Если б он смолчал, я б его пальцем не тронул — не надо мне! — а тут затрясло…
— Понятно, — говорю.
— Как не понятно! Я ж не знал, что у него сердце, еще что, я его раз ударил по шее, ребром, правда. Ногой добавил… Да он живой был, я видел, слыхал — захрипел. Еще три часа жил — она свидетель, я-то сразу ушел. От сердца умер. А теперь десять лет — мои, а вернусь — куда? Она десять раз замуж сходит в моей-то. хате. А ты говоришь, Крючков…
— Тебе адвокат нужен хороший, тут психология,— говорю я.
— Это я сам знаю, но хорошему надо деньги хорошие, а где у меня? Теперь другое, я на черную пойду, понял? На строгач, лесоповал — не вытянуть, у меня одна надежда — туберкулез косить, был когда-то, я потому соскочил с малолетки. Врачу задолбил, теперь флюрографию пройти и… Вот и курю, не вынимаю — может, треснет чего надо… Ты говоришь, неделю сидел, а я четыре дня, хватило, все-все надумал…
Вот и мне подарили неделю на то ж самое, они для своего — сразу задавить, а Он для Своего — подумать кто я и зачем все…
«Раздевайся, — пожилой мент, в усах,— ремень, шнурки вынимай… Ишь снарядился, или знал, что у нас не баня?.. А это что — снимай!» Вот она первая сдача, первая, она и другие потянет — нельзя! «Не я надевал, не мне снимать», — и шеей чувствую митин шнурок. Он внимательно глядит на меня, спокойный мужик, мы вдвоем. «Тогда очки». Снимаю очки. И он мне через голову, аккуратненько, не задел даже. «Распишись: часы, крест желтого металла… Что у тебя еще? — Двадцать пять рублей. — Ну, если сказал, запишем…» Вон как, а надо б знать, пронес бы — мои, на шмоне отобрали б — и в карточку, два с половиной ларька — знать бы! «Сигареты, спички оставь, смотри, чтоб чисто, не сорить…»
Просторная моя первая хата. Узкое пространство возле двери и сплошные нары, вытертые до блеска, отлакированные — сколько тут перележало! Свет тусклый, не почитать — а что читать, и очки не отдал. Наощупь. На стенах корявая «шуба» — набросали известку, современный интерьер! Под потолком забитое окно, холодно. и первое что делаю — сооружаю крест из спичек, втискиваю в «шубу» у изголовья, пристраиваю. Ночь уже, помолиться — и спать! «Господи, благодарю Тебя, я один — один!» И Он накрывает меня, и Она со мной — Матерь Божия, и такая тихая ночь опускается, такое умиление и благодать…