— Тимофея он пытал тут, буквально у моих ног, — сказала Валерия Александровна, — и тот все выложил без всякого конформизма и попыток уклониться от правды.
— Ну, пытал… Для пользы дела, ибо обещался одному из здесь присутствующих доложить со временем… Можно, пол… господин офицер, начистоту? Я вот что должен откровенно заявить. Куда он потом делся, этот Тимофей, ума не приложу. Я бы в таком ракурсе и привел вам этот аргумент при встрече в гостинице. А что встреча не состоялась…
— Виталий Павлович чист, как есть ни в чем не виноват, и я его выгораживаю для того, чтобы вместе с грязной водой не выплеснули и ребенка. Вы понимаете меня, ребята? Потому я говорю в том числе и то, что на слух может показаться Виталию Павловичу лишним, необязательным в смысле оглашения. У него ведь свои приоритеты. А вот если этому Тимофею водрузить памятник, это было бы дело, он все равно что неизвестный герой уголовного романа. — Женщина обласкала подполковника улыбкой.
— Обойдемся без памятника, — отрезал Федор Сергеевич.
«Суфлер», взгромождаясь на стул, вымолвил:
— Будем искать, подключая лучшие кадры наших сил быстрого реагирования.
— Ты куда лезешь, старый козел? — крикнула Валерия Александровна, поднимая холеную руку в намерении отшлепать прокурора.
Подполковник насупился и предостерегающе повел из стороны в сторону указательным пальцем. Намерение не осуществилось.
— Ищите, а вернее бы — списать, — усмехнулся Виталий Павлович. — Мало ли кто отправлен в расход. Могли и кого почище этого Тимофея порешить. Так что же, каждый случай рассматривать в его отдельности и разбирать как нечто достойное внимания, до каждого пропавшего без вести докапываться?
Глава тринадцатая
Инга знала, что не отпустит мужа одного, а он бунтовал и настаивал, выдумал словно бы какой-то идеал и счел своим долгом его достичь, то есть исполнить некую миссию; все порывался уйти, и чтоб непременно один, но ее мучили дурные предчувствия, и она, можно сказать, точно, наверняка знала: нельзя ему идти одному. Он все показывал, что переубеждать его бесполезно, он непреклонен и свято верит, что его затея нимало не бессмысленна. Он принял решение.
Бу-бу-бу… Бубнил. Решение называется! Если бы это в самом деле было похоже на решение! Или, к примеру сказать, когда б пошел да сделал на одном дыхании, пусть даже ценой собственной жизни. А он ходил и ходил к журналисту, ходил и мямлил, о чем-то болтал, просил, договаривался, и все это ни к чему не приводило и ни к чему, полагала Инга, не могло привести. Ни к чему ясному, конкретному, действительно необходимому им сейчас.
И он, видите ли, непреклонен! Он принял решение! Правильнее сказать, что он делает вид, будто принял решение. На самом деле он просто-напросто погрузился в туман, с головой ушел в некий омут, обезумел — условия, в которых ему, естественно, нечего сомневаться, что она, Инга, убеждена в серьезности его намерений. И это питает его непреклонность. Самое смешное, что он сам верит в эту серьезность! А все ради чего? Все ради того, чтобы вляпаться в дурацкую историю или даже вовсе сложить голову из-за какого-то Бурцева. Этого Бурцева раньше не было в их жизни — и что изменится, если его не будет и впредь?
— Не понимаю, — вздохнув, покачала головой Инга.
Архипов неохотно — не желал отвлекаться от своего занятия, поднял лицо к лившемуся в оконце тусклому свету, и на границе света и тени оно на мгновение стало плоским. Присев на корточки, он складывал у печи дрова, придирчиво рассматривал каждое полено и присоединял к изученным прежде, возводил из них горку. Ему хотелось, чтобы у жены было под рукой все необходимое, когда он уйдет, например, эти дрова, и он складывал их с чрезмерной аккуратностью, стараясь таким образом подчеркнуть свою заботу о ней. Ночи еще прохладные, и он перед уходом затопит печь, так что жена не замерзнет, пока он будет отсутствовать. Он сжал руку в кулак и потряс им, убеждая себя, Ингу и природу, что холод не пройдет, не причинит зла его жене.
— Какие-то фантазии, сказки… Какой-то Архипов… Что за Архипов? Кто он? Зачем? — недоумевала Инга.
— На моей совести двое, — возразил муж.
— Я тоже убила.
— Вот ты говоришь: какой-то Архипов, что за Архипов… А между тем Архипов — это я.
— Ну, я ошиблась. С тобой ведь проще простого помешаться.
— Да, и на самом деле речь идет о Бурцеве. Надеюсь, он все еще, несмотря ни на что, жив. И то, что сейчас происходит со мной, это разговор совести с живым человеком.