— Прощай, — прервал тягостное молчание Джироламо, — братия ждет меня. У меня сегодня много дела. Да благословит тебя Господь!
Мадонна Елена, не отрываясь, смотрела на сына, точно хотела навсегда запечатлеть в душе его образ.
— Прощай, — сказал он глухо.
Савонарола скорыми шагами пошел по направлению к обители.
Мадонна Елена осталась вдвоем с Марко. Как только Джироламо скрылся за кустами боярышника, она взяла сына за руку и прошептала, озираясь:
— Я никуда не еду, мой Марко. Я пришла проститься с твоим братом. Часы его сочтены. Я пришла предупредить об опасности. Отстаивайте своего приора, пока хватит сил, даже если это грозит вашей жизни! Вы получите венцы мучеников. Ты знаешь, что творится во Флоренции? «Кампаньяцци» и «беснующиеся» соединились… Они бродят по улицам, кричат, бушуют; ничто не может укрыться от их гнева… Они ищут наших сторонников, Марко; они всюду кричат: «Где пианьони? Где трусливые псы Савонаролы?» О, что творится на улицах, если бы ты знал! В вашей обители не слышно рева толпы. Скажи это все, Марко, не Джироламо, а вашей братии, — Джироламо ищет венца мученика. Пусть братия готовится к отчаянной обороне!
Мадонна Елена, закрыв лицо руками, изнемогала от горя; потом перекрестила Марко, как делала это в детстве, и поднялась со скамьи.
— Сохрани тебя Владычица, Матерь Единого нашего Бога! — прошептала она. — А теперь прощай.
Марко-Аврелий доложил братии о словах матери. В тот же день обитель достала оружие, и все монастырские ходы были крепко заперты. Сан-Марко приготовился к осаде.
Прошла тревожная ночь, в которую никто из братии не сомкнул глаз.
Настал рассвет следующего дня. На флорентийских улицах творилось что-то неладное. Всю ночь «беснующиеся» и «кампаньяцци» толпами бродили по городу и науськивали молодежь на Савонаролу.
— Эй, вы, пианьони. — кричала толпа приверженцам Савонаролы, — выходите с нами на бой и докажите, что ваш лжепророк прав!
— Он струсил!
— Отчего доминиканцы не пошли в огонь?
— Пророк должен был вызвать чудо!
— Это правда. — соглашались с грустью плакальщики.
Толпа рыскала по всем кварталам Флоренции. После обеда, проникнув в собор, она бросилась на молящихся плакальщиков, громко кричала: «Выходите на бой, плаксы!»
Через минуту все смешалось в отчаянной схватке. Разъяренная толпа била приверженцев Савонаролы. Те защищались.
И вдруг в толпе раздались крики:
— К оружию! В С ан-Марко!
Толпа хлынула из собора к доминиканской обители. Все ворота оказались запертыми. Толпа поджигала двери, делала попытки перелезать через высокие стены. В некоторых местах ограда облупилась, и по выпирающим камням отчаянным «кампаньяцци» удалось достигнуть монастырского сада.
— Где лжепророк? Савонаролу! Савонаролу! — кричали «беснующиеся».
Приор стоял у алтаря, спокойный, величественный и кроткий. Монахи поверх белых ряс надели латы, шлемы и, держась за оружие, приготовились к осаде.
— К чему это, братия? — грустно и коротко спросил Савонарола. — Идет ли вооружение слуге Божьему? Предоставьте все воле Господа и позвольте мне отдаться в руки врагам без пролития крови.
— Никогда, учитель! — закричал Руффоли. — До последней капли крови я буду защищать тебя от врагов!
Приора окружили теперь самые преданные монахи; тут был и Доминико Буонвиччини, и Маруффи, и Донато Руффоли, и Марко-Аврелий.
Сад бесстрашно и неутомимо отстаивал молодой немец Генрих, живший при монастыре и давно принадлежавший к партии «пианьони».
Его лицо сияло, волосы развевались при каждом движении. Он один в этом пункте защищал монастырь.
Церковь охранял Джироламо Джини, молодой флорентиец, член народной партии. Спокойно, с нечеловеческим мужеством он отбивал удары врагов. Когда натиск становился слабее, губы Джини с детской радостью шептали:
— О Господи! Слава, слава Тебе!
Когда юноша чувствовал слабость, он тихо, благоговейно повторял:
— Благодарю тебя, Господи! Я рад смерти за Иисуса Христа!
Джини давно уже со слезами на глазах просил приора Сан-Марко посвятить его в монахи, но Савонарола откладывал пострижение ввиду его молодости. Теперь он увидит, что Джини годится в монахи.
Но вот что-то больно ударяет в груд Джини. Его тонкая, почти детская фигура колеблется и валится на каменные плиты…
Напрягая последние силы, юноша полз на коленях к алтарю.
— Учитель, — прошептал он, смотря на Савонаролу глазами, полными слез, — я умираю… Теперь ты видишь, достоен ли я монашеского сана? Благослови меня, отче…