Этот широкий зал изобиловал множеством стеллажей, - которые, впрочем, совершенно не мешали свободному перемещению между ними; поэтому мы с Ллойдом ОʼБрайеном были совершенно не стеснены в пространстве.
Прохаживаясь по библиотеке и разглядывая полки на высоченных стендах, я пришёл к выводу, что у барона имелся отличный и изысканный литературный вкус: так, я обратил внимание, что каждый из стеллажей знаменовал собой целый отдельный раздел, соответствующий определённому жанру, стилю и даже эпохе, а выкладка книг, имея отличный товарный вид (словно они приобретены буквально вчера, а не много десятков лет назад; словно их пощадили лучи Солнца, хотя прошло уже очень много времени) была разложена очень аккуратно и строго по алфавиту.
Ближайший стеллаж, похоже, был скорее для отвода глаз в случае проникновения на минутку случайного посетителя - на его полках была представлена хоть и не бульварная литература, но типичная беллетристика. Несомненно, что и здесь барон был крайне избирателен, поскольку стеллаж был содержателен такими маститыми авторами, такими корифеями своих направлений, как Герберт Уэллс, Марк Твен, Чарльз Диккенс, Шарлотта Бронте, Шарль де Костер, Уильям Шекспир, Александр Дюма-отец и Жюль Верн (причём, последние два имелись в оригинале). Этот стеллаж был примечателен и иными именитыми авторами, но о них я умолчу, ввиду их многочисленности - в любом случае, наиболее яркие представители мной уже перечислены.
При созерцании книг на следующем стеллаже я невольно улыбнулся: возможно, барон де Тюрвень в закромах своей до конца не раскрытой души оставался беспечным ребёнком, или же держал их наготове для ребят вроде меня, ибо на полках этого колосса, уходящего своей вершиной под высокий потолок, располагались сказочные произведения Ханса Кристиана Андерсена, Якоба и Вильгельма Гримм, Шарля Перро, Вильгельма Гауфа, Редъярда Джозефа Киплинга, Льюиса Кэрролла, Джеймса Барри и Джонатана Свифта. Отдельный интерес представляли все восемь томов "Тысячи и одной ночи", стоявшие особняком - интересно, где барон достал сей раритет? Антикварное подарочное издание, красочные обложки и иллюстрации к этим волшебным арабским (или персидским?) историям - Бог мой, да это же целое состояние! Такими большими деньгами вряд ли мог располагать даже такой уважаемый помещик, как мой дед... Воистину, де Тюрвень - великий коллекционер.
Проследовав далее, мы обнаружили стеллаж с материалом посерьёзнее: нашему взору предстали труды сэра Артура Конан Дойла и только-только появившихся публикаций от ставшей впоследствии весьма успешной и знаменитой Агаты Кристи. Здесь же, рядом, но на другой стороне хранились (но ни в коем случае не пылились) "Троецарствие" Ло Гуань-чжуна, "Декамерон" Джованни Боккаччо и "Божественная комедия" Данте Алигьери.
Каждая книга была бережно хранима; ни у одной не имелось мятых страниц (несмотря на то, что их определённо читали, и не раз). На полках, под книгами отсутствовала пыль, а в самих страницах (которые, надобно отметить, не были жёлтыми от ветхости) отсутствовал книжный червь. Но кто же так рьяно и так долго, на протяжении стольких лет заботился о сохранности сокровищ этой библиотеки? Кто столь трудолюбивый и преданный поклонник? Мой дед чисто физически не смог бы протирать пыль в таком гигантском зале, даже буду молодым и здоровым - чего уж говорить о его более поздних годах - а ведь, судя по всему, чистоту и порядок здесь наводили ежедневно. Для меня и моего компаньона этот вопрос так и остался загадкой - во всяком случае, пока.
Итак, мы в библиотеке уже больше часа, но не устали от слова "совсем", ведь книга есть лучший подарок - представьте теперь, какую неоценимую услугу оказал мне дед, отписав всё имущество мне, ведь вся эта библиотека есть огромный кладезь знаний, и ни одна из книг этой тихой, но могучей усыпальницы не стоит здесь просто так (и уж тем более не является проходной). Каждая, каждая значима и уникальна по-своему; за любую из них я готов дорого заплатить. Пожалуй, только теперь, взглянув на всё это сокровище своими собственными глазами, я по-настоящему понимаю всё трепетное отношение своего дальнего родственника к этой комнате, а также то, почему он никогда никого сюда не допускал.
Вскорости, обследовав уже многие и многие разделы, мы подошли к стеллажу, который вызвал лично у меня вначале некоторое недоумение, а после - восхищение, ибо то был раздел с трудами по палеонтологии. Оттуда же на меня смотрели вечно живые Чарльз Дарвин и Томас Хаксли.
Однако я пришёл в ещё большее недоумение, когда увидел целый раздел, посвящённый религии: здесь имелись Библия в Вульгате; она же была представлена здесь на греческом, арамейском и иврите. Тут я нашёл и не канонические её книги, и апокрифы, и редкие издания шестнадцатого века, выполненные готическим шрифтом. На другой полке покоился Коран на арабском языке - так называемый "истинный Коран", к которому я, однако, прикоснуться не посмел (равно как и мой друг).
При переходе к последнему, самому дальнему стеллажу у моего коллеги по просмотру отвисла челюсть, а сам я остолбенел в великом безмолвии, не в силах пошевелиться от неожиданности.
Вот она, загадка и разгадка! Вот та тайна и секрет за семью печатями! Вот чего так боялся мой несчастный праотец; боялся за меня и боялся за других... Но всё по порядку.
Поначалу этот мрачный, многополочный стеллаж сбил нас с толку наличием на нём журналов и газет, в которых были опубликованы некоторые отдельные произведения Говарда Филипса Лавкрафта, Кларка Эштона Смита, Роберта Говарда, лорда Дансени, Эдгара Аллана По, Амброса Бирса, а также первые наброски Августа Дерлета. Это были все те истории, от которых при вдумчивом прочтении пробирает насквозь, и есть мнение, что всё описанное в них происходило на самом деле. Я был вскользь наслышан о них, а Ллойд - даже ознакомлен, и далеко не понаслышке, как я.