— Возвращаясь обратно к форме шара, — громко стал он повторять вслух. — К форме шара, к форме шара...
Неожиданно он почувствовал какой-то странный запах, какой-то тошнотворный запах, от которого пошла кругом голова. Ему показалось, что он вдыхает этот запах себе в душу. Что его душа, которую корежат и мнут, рвут и комкают, теперь еще вдобавок начинает еще и пропитываться чем-то гнилостным, отвратительным. Леоне схватил себя за горло, в отчаянии он оглядел белые стены, которые, казалось, заметно вибрировали, источая из себя адский звук.
— Если ты не будешь, как прежде, называть свою фамилию и номер, — металлически объявил громкоговоритель, — мы увеличим подачу газа и втрое усилим разрушающий звук. Ты на грани безумия, Леоне. Подчиняйся, если не хочешь сойти с ума. Итак, твой последний шанс, как только раздастся сигнал зуммера и загорится красная лампа, ты должен встать, повернуться к видеокамере и назвать свою фамилию и номер, тогда мы выключим звук и прекратим подачу отравляющего газа.
Раздался все тот же мучительный сигнал и вспыхнула красная лампа.
— Фамилия! Номер! — рявкнул громкоговоритель. Фрэнк еле поднялся и", покачиваясь от головокружения, повернулся к видеокамере.
— Леоне, пятьсот десять.
Снова раздался издевательский сигнал и зажегся ослепляющий фонарь.
— Фамилия! Номер!
— Леоне, пятьсот десять.
Гнетущий, давящий, сводящий с ума звук исчез и стало легче дышать, но теперь, словно продолжая показывать его за неповиновение, система повторяла свои приказания без остановки.
День и ночь смешались в голове у Леоне. Он не знал сколько прошло времени с тех пор, как они посадили его сюда. Вначале он пытался считать дни, отмечая в памяти каждый раз, как они приносили ему еду. Но после двух недель ежедневной пытки он сбился со счета. Еще два раза, когда он пытался сопротивляться, они применяли газ и звук. Силы Леоне были на исходе и однажды, когда снова раздался сигнал и загорелась лампа, Фрэнк поднялся и сказал:
— Не помню.
Он действительно забыл свою фамилию и номер.
Драмгул наблюдал эту сцену на экране телевизора. Вот, покачиваясь, поднимается Леоне. Вот он поворачивается к видеокамере. И вот его расширенные от ужаса зрачки.
— Фамилия! Номер! Леоне покачивает головой.
— Не помню.
— Отлично! — сказал Драмгул, отворачиваясь от экрана. — Кажется, мы добились успеха. Наконец-то. Этот Леоне оказался крепким орешком. Пять недель держался. Другие через неделю ломаются, а этот — пять. Ну-ка, освежите его, чтобы не помешался раньше времени. И сократите ему питание наполовину, а то что-то он растолстел там без спорта.
— Сейчас мы приведем его в чувство, — захохотал стоящий за спиной у Драмгула Палач и вышел из кабинета начальника.
Через десять минут дверь в карцер с грохотом распахнулась, и ворвались Палач и Подручный. Они схватили Леоне и выволокли его из карцера, рядом с которым находилось специальное помещение для приведения в чувство. Собственно говоря, это была обычная душевая. Они бросили его на пол и включили ледяной душ.
— Пусть помокнет, — сказал приятелю Палач.
— Ага, — улыбнулся своей гнилозубой улыбкой Подручный. — А то больно сухой стал.
Минут двадцать Фрэнк лежал под ледяным душем без чувств. Потом они снова выволокли его и запихнули в карцер. Ночью Леоне проснулся от озноба. Одежда была сырая насквозь. В карцере, казалось, наступил мороз. Раздался сигнал зуммера и загорелась красная лампа.
— Фамилия! Номер! — заорал громкоговоритель. Леоне поднялся. Его колотило.
— Л-ле-о-не, пя-ятьсо-от де-есять, — еле выговорил он, зуб не попадал на зуб.
Он сел на нары, ожидая, что вызов вот-вот повторится, но система молчала. И вдруг он почувствовал, как задрожал пол, что-то ухнуло и завыло. Стены карцера завибрировали, и Леоне показалось, что вся камера пошла вниз, словно это был не карцер, а кабина лифта. Леоне в тревоге поднялся. Толчок, заставивший его слегка присесть подтвердил его опасение. Кабина карцера, опускавшаяся вниз, резко встала. Леоне услышал глухой рокот мотора и с ужасом увидел, как одна из стен карцера мягко поднялась вверх, обнажая перед ним печь, дно которой было раскалено до малинового свечения, а по бокам бежали струйки горящего газа. Ровный гул заставил Леоне оглянуться. Противоположная от жерла печи стена медленно надвигалась на Леоне, подталкивая его в огонь.
— Нет! — закричал Леоне.
Он бросился к двери и стал стучать.
— Нет! Нет! Вы не имеете права!
Жар охватывал его. Он смахнул капли пота со лба. Напор газа усилился, и струйки, до этого бежавшие вертикально, теперь устремились к центру, сталкиваясь и образуя огненное завихрение. Дно печи раскалилось еще больше и теперь было зловеще оранжевого цвета. Стена медленно и неумолимо подталкивала Леоне к огню. Фрэнк попытался было упереться, но невидимый мотор был бесконечно сильнее его и продолжал выжимать его в печь. Жар был невыносим. Леоне с ужасом увидел как уже загораются кончики волос у него на запястьях, почувствовал, как закипают, готовясь вот-вот лопнуть, глаза.
— Не хочу!! — закричал он, прикрывая лицо ладонью и чувствуя, как загорается тыльная ее сторона, как натягивается и трескается кожа.
Огонь загудел еще сильнее, еще беспощаднее, форсунки с яростью выбрасывали огненные струи газа. Клубящийся полыхающий шар надвигался на Фрэнка. Неожиданно он услышал над самым ухом голос Драмгула:
— Беги!
Громкоговоритель, почти уже скрытый подвижной стеной, был включен на полную мощность, чтобы перекрыть рев пламени.
— Беги в огонь!Если успеешь проскочить, то с другой стороны выпьешь воды. Дайте ему воды!
Леоне закричал и бросился в огонь, и... снова очнулся на нарах. Над ним наклонялись Палач и Подручный. В дверях карцера стоял Драмгул.