Просто букетик дешёвых нарциссов.
Ему очень приятно. Несмотря на нынешнюю полуслепоту, он — по-прежнему гроза всех окрестных мусорок. Наш двор изнывает от добра, натасканного Петей. Тонны картонных ящиков, бутылок, палых веток и стволов, железок, диванов, кроссовок, треснувших унитазов, тюбиков из под красок (через дорогу художественная школа), металлических труб, холодильников, проводов и проволок, школьных парт… Его жена Маша тайком выносит по вечерам кое-что — то, что может слабая женщина — обратно на мусорку. Но старается оттащить это хотя бы за несколько кварталов. Иначе на следующий день Петя притарабанивает всё обратно. А если же он ловит на этом Машу, то двор пару дней сотрясается от мата. Соседи поговаривают, что в его многочисленных — всегда запертых — сараях есть даже разобранный немецкий танк.
Я бы не удивился.
Там могут быть даже запчасти к НЛО. Пару лет назад Петя попросил меня поменять им лампочку над входной дверью. И чтобы мне было удобней, притащил очень странную табуреточку, — низенькую, не выше середины икры. Неожиданно тяжёлая, овальная литая платформа из металла, из середины которой тяжело-металлический же согнутый стебель расцветает до странности удобным — чуть вогнутым — продолговатым сиденьем, обшитым чем-то таким!.. наверное, в годы войны это называлось «чёртова кожа». И стальные заклёпки. Петя кожей почувствовал, как у меня загорелись глаза.
— Чьто, хороший табуретка? — вкрадчиво спросил он…
Табуретка теперь стоит на нашей кухне. Её седалищный рейтинг среди гостей — самый высокий. После моего кресла, есессна.
Мы сторговались с ним за символическую цену. Я — тоже Телец:-) Кто-то из моих воевавших гостей заверил меня, что такого рода привинчивающиеся к полу табуреты могли быть спижжены только с военной техники времён второй или, может, даже первой мировой. Но когда я пытаюсь представить танк, из которого родом эта табуретка, то у меня выходит другая война. Ни первая, ни вторая.
Но точно — мировая. Петя приторговывает кое-чем из этого барахла — например, продаёт подержанные картонные ящики. И другую — как оказывается — небесполезную хрень.
Мы живём в двух кварталах от центрального базара. И вот однажды летом — на закате — я вышел во двор. У тёмно-розовой стены, опираясь на неё спиной, прямо на земле сидел Петя. Золотой свет освещал его лицо — оно стало вдруг дивным и древним. Тысячелетние восточные караваны, базары и ковры стояли за его спиной, осеняя его своей благодатью. На коленях он держал свой засаленный картуз и бережно — как мужчины ощупывают свои яйца в поисках клеща или впервые берут на руки своего младенца — обеими руками пересчитывал там мелочь, заработанную за день на базаре.
Петя не видел меня.
Он никого не увидел бы в тот момент. А я видел залитого величественным светом человека с прекрасным — счастливым — лицом.
Его жизнь была исполнена смысла. Я вот тоже тут, как Петя в картузе, собирался эту свою жизненную мелочь пересчитать, но что-то пару последних дней — не выходит, блять!
Колбасит меня. Я перебираю-перебираю — почему? Почему опять во мне опять эта лава, плазма термоядерная шевелиться начала?
Откуда уран? Я четыре года потратил, чтобы вытащить эти урановые стержни из себя, чтобы приглушить реактор. Четыре года, чтобы заполучить маску нормального человека. Чтоб не сгореть быстро и бесполезно. Женька смеётся, когда я ему втираю про эту свою маску нормального человека. Мы знакомы с ним три года, и он говорит: ты самый ненормальный из всех кого я знал, и у тебя самая ненормальная жизнь. Если ты это называешь маской нормального человека, то какой же ты был до этого?!
Уфффф!.. лучше не надо об этом!
— Слишком горячий кофе для такой тонкой чашки, — сказал Марат четыре года назад. Кофе как кофе, но вот ложечка, которая его помешивала, — этт-о я вам доложу!!! Мы сидели на террасе у театра в начале июля и пили кофе из на редкость красивых чашечек.
— Doamna Sperantza, doamna Sperantza!!! Nu plecati!! Mai avetzi inca ultima eshire pe scena!! — кричали у нас над ухом, зовя обратно актрису, вышедшую из дверей театра.
— Госпожа Надежда, госпожа Надежда!!! Не уходите!! У вас ещё последний выход на сцену!!
Мы все хотим что-нибудь сделать вместе.
Когда-нибудь. Что-нить такое — нерадиоактивное, но с формой крыла пригрезившейся когда-то птицы, уносящей нас отсюда навсегда. Очень трудно быть настолько хитрым, чтобы хотя бы несколько лет прожить без надежды.
Почти невозможно. Какие уж тут надежды — успеть бы хоть что-нибудь, пока этот атомный реактор не завёлся безвозвратно на полную катушку.