Я говорю:
— Алё!! Паспорт-то зачем рвать? Тебе ж потом обратно ехать!
Дала ему какие-то твои штаны. и тут Космос проснулся — услышал. Подошёл к Вертолёту, и ну давай они обниматься и рыдать оба в голос. Тут Потапа проснулась, смотрит на это всё дело вот такими глазами и спрашивает меня:
— ЧТО С НИМИ?!
Я говорю:
— Да вот, братья по разуму встретились. Вертолёт одежду свою сжёг, и они теперь оба рыдают.
Потапа как рявкнет на них:
— А йёптвашу мать! Я вам щасс порыдаю, блятть!! Я вам ТАК щасс порыдаю!!
На этот рявк проснулся я и с пригорка увидел по-прежнему обнимающихся и рыдающих Вертолёта и Космоса. И сердце моё тяжело забухало. Один из них точно съехал.
— Вы что! охуели оба?! Все спят!! — заорал я так зло и сволочно, насколько только мог.
И спустился на поляну. Все лежали в спальниках и внимательно наблюдали за происходящим.
— Зачем ты сжёг одежду?
Молчит.
— Серёжа, что случилось?! — начинаю поглаживать его по плечам. Утыкается в меня. Рыдает. Моя шея и грудь мокреют от слёз. Он отводит лицо, и сквозь рыдания пробивается странная улыбка. О! Совсем плохо, — понимаю я. Эта его улыбка — это капец… Потом опять зарывается в меня всхлипываниями и рыданиями без тормозов. Опять поднимает и отводит назад голову. Мы встречаемся глазами. Его тёмные карие глаза — абсолютно трезвые, всё понимают, — его умоляющие безутешные глаза на этом лице без руля и без ветрил. И я чувствую: всё пропало. Он никогда уже не соберёт себя из этих дребезг, осколков.
Всё пропало. Мы уже никогда не будем прежними.
Конец эпохи. Мы на самом краю. И что делать — никто не может знать.
Прыгать или возвращаться…
=====================
Потом уехал кто-то ещё…
Я начинал спекаться. Вертолёт ничего не ел уже почти неделю. И всё меньше пил воды. Он слабел. Мы по очереди дежурили возле спальника, ставшим его смирительной рубашкой. Первое время Вертолёт часто порывался куда-то бежать.
Ночами дежурил в основном я. Будто сбывался мой давний кошмар: я будто бы давным-давно знал, что однажды окажусь в безлюдном труднодоступном месте. И мой единственный спутник, мой друг сойдет с ума. И я ничем не смогу ему помочь… и дальше было что-то…что-то…чьё-то неподвижное уже тело в брезентовой палатке… и вой над пустынным берегом. Наверное, мой. Каждое утро я боялся вернуться на поляну и не найти там никого.
Кроме Вертолёта. Да, я вполне допускал, что они все могли уехать, бросив меня с ним. Имели право. Мы все были свободными людьми. По нашему негласному соглашению.
Нас объединяло только то, что мы искали свободу.
И ещё нас объединял я. По всей видимости:-)
Без меня эти встречи не происходили. Один раз кто-то из наших втроём-вчетвером приехали в лески без меня.
Но нашли только замусоренную акациевую рощу. До утра они тряслись от стрёма — что-то бродило и шебуршалось в темноте. А утром свалили. Лески — это такое место, в которое нужно попасть. Оно не имеет ничего общего с этим невзрачным куском побережья.
Только я знал, как открывается эта дверь.
Странно, но это — правда. У нас было только одно строжайшее соглашение: на время наших ежегодных встреч нельзя было бухать (даже пиво), принимать наркотики и трахаться. Но в тот раз соглашение, незыблемо соблюдавшееся шесть лет, было нарушено. Эрик, торчок из Львова, впервые приехал к нам. И привёз с собой какую-то хрень.
Какой-то, блятть, калипсол!
Он же — кетамин. Да-да, из-за которого теперь эти страсти с ветеринарами и бедыми домашними животными.
Именнно что! Для — домашних животных. За полгода до этого, зимой, он с Сейем по телефону разыскали меня в трансильванских горах.
Им нужна была помощь. Им было страшно: они оба получили недвусмысленные предупреждения. О том, что их вскоре может не стать. Что они оба могут подохнуть. С их слов, смерть ходила за ними по пятам. Обо всём этом они рассказывали мне дрожащими голосами по международному телефону. Я, собственно, знал их без году неделю. Так — пару вечеров совместного тусования в прикарпатском городе в доме у Н. Типа их тоже прикалывало поискать свободу. Я даже не просёк тогда, что Эрик — торчок. Едва сдерживая накатившее бешенство, я дослушал их. И вдруг сорвался на ор, на захлёбывающийся визг, и потом опять на ор. Не помню, что именно я им орал. Но что-то как бы подействовало. Их отпустило. И Эрик даже завязал. Эпоха драгов вообще закончилось. То есть, они никуда не делись, но это — Мёртвые Дороги. Все лазейки, которые открывали психоделики, уже стали засадами. Напёрсточник полностью превратил их в свой доильный аппарат. Рутина, заселённая мусорным сознанием торчков, — эка невидаль! Посмотрите любой клип — это оно и есть. Прикалывает?