Времена сливаются в безмолвие. Кофе на горячем пепле в эмалированной белой кружке дожидается нас. Ка — она висит в другом гамаке, свернувшись эмбрионом — на высоте в два роста. Мы закрепили верёвку от блока и уходим на утёс. Вдоль леса над террасами, обрывами, склонами, над многолезвийным морем, накрытом в конце дымкой. Тропинка в утёсе обрывается на полушаге. Дальше — пустота. Необъятная. Далеко внизу — самый странный из всех видов: в серебристо-зелёном мареве маслин — сад с тропинками. Как карта.
Так могла бы выглядеть карта рая. Запредельный безмятежный сумрак просачивается с её изнанки.
Только в это время — сразу после заката.
Что такое лески? Это место на берегу одного из морей. Там внутри каждого из нас, кроме Колобка и Лисы с чувствами, обнаруживался и пенёк, и опушка, и этот лес, в котором дело происходит, и тропинка — мимо, без конца. В лесках я мог лечь на край берега, и дождь шёл только ровно над левой половиной моего тела. А над правой было ясное закатное небо. Под моими ступнями, вдали, к Югу, в уже чернильной тьме горели огоньки дальних кораблей. В ореоле прозрачной бронзовой четкости их обступало то, что выходит за власть глаз.
Там размыкалось.
Шелковистый шёпот ночи.
Мотыльки с того берега. Невозможное вовсе не выглядит как верблюд сквозь игольное ушко. Ровно обратные отношения диаметров. Как мотыльку пронырнуть в единственно нужный пролёт под мостом? Каждый пролёт для мотылька — безграничный окоём, и как найти край, мимо которого?
Как вписаться в поворот величиной в полжизни? И каждая трещинка в кладке моста — мир, где можно родиться и заблудиться.
и где? где мы все встретимся снова? на берегу каких?морей? Марат, Ника, Лла, я, Толстец and Сестрички, Златовласка, Большая, Тролль, Космос, Потапа, Вертолёт, Лик, Валли, Митя, Немец, Долли, Грунтик, Лидия, Чуб, Анду, Желли и все-все-все.
=======================
Последние дни я всё пытаюсь вспомнить, вспомнить… когда же именно? как я перестал сопротивляться этой силе и всем её И.О. — Программе, Маме:-) и проч.?
Когда я перестал бунтовать?
Сейчас-сейчас… Нечто принялось учить нас куда как люто тогда — нас с Толстеком и Маратом.
Учить? может это нам так мерещилось сгоряча? Нам, объектам воспитания от рождения, трудно допустить, что всем силам извне и таможням может быть глубоко нассать на наше воспитание. А если обучение — это, так сказать, побочный эффект? Может, даже нежелательный для всяческих сил, силочек и силков.
Но тогда — что это?
Что происходит, граждане?:-)
Чьи мы?
А может, действительно, — ничьи? Последний раз я бунтовал в полный рост после безумств того самого 86-го года.
До войны, до лесков. Перед тем я узнал, что мне всё сойдет с рук. Единственное условие: скользить дальше в неизвестное.
Такие вот — более тонкие гарантии. Сделка более утончённого свойста, как я тогда думал. И тут это всё меня вдруг задрало. Я не хотел так! Я не хотел никаких гарантий от неизвестно чего. Чем-то внутри себя я отринул любую «заботу» обо мне, опеку…трудно объяснить. Я шёл куда — то изнутри себя во вне…не знаю почему я именно так сделал…не знаю, до сих пор многого не знаю… шёл-шёл… и потом — да! — всё это за спиной и над — вся эта покровительственная пасьтба оставила меня.
Стало пусто. за спиной. Надо мной. По бокам.
А впереди была — пропасть. Покрытая тонкой корочкой морозного наста. Каждый мой шаг обещал стать последним. Последним не в смысле смерти, — это было дальше смерти.
И, кажется, хуже её.
Я был в доме родителей тогда.
Закончилась моя университетская учёба. Всё лето я пытался каким-то чудом остаться в Столице. Зацепиться там за любую работу, — любую, возможную с моим свежим совецким дипломом.
К октябрю все возможности испарились.
Я ночевал на стадионах. В парках.
Поехал к родителям.
И вот я шёл по этому насту, и засыпал с обрывающимся дыханием. В 5 утра меня разбудил отец.
Нам нужно было сжать созревшую кукурузу.
Я выскочил в темный октябрьский двор. Ветер гнал по небу великие облака. Он перемещал их очень быстро. Земля оставалась и растрескивалась вслед. В клубящихся разрывах туч ещё сияли ледяные звезды.
Мы выехали в поле затемно.
Там нас уже ждали бабушка и ёё последний муж. Запах бабушки, запах земли в порывах ветра, улетающий запах сухих кукрузных листьев, прощальный, почти талый, запах полей и дымка от стерни, — что-то повернуло меня.