Ха-ха!
Очень странный юмор.
Но — ободряющий.
Оставляющий шанс на что-то другое. Танго зазвучало — именно только тогда — в тот момент — когда — без стражи инстинкта самосохранения — я мог прямо понять: есть вещи хуже, чем смерть. И сама смерть — не лучшее из того, что может быть с нами. Есть что-то другое, кроме неё… но в тот раз я ещё остался очарован смертью.
Да.
Тяга к самоубийству — очень сильный наркотик.
Крепкий.
…………………………………………………………………………………………………………………..
…………. не записки одинокого человека. Мне повезло: я встретил тех нескольких людей со странными глазами. Тех, кто за много лет до наших встреч приснились мне в последнюю весну в Городке.
Я встретил их. И мы узнали глаза друг друга. Потом — забывали, вспоминали, опять забывали. Но — вспомнили. Но об этом — достаточно. Это уже касается не только меня. В этом нет никакой блядской мистики. Это невозможная реальность судеб. Какая мистика! — мы не рассчитываем на скромно улыбающуюся Фортуну, прячущую счастливый конец за спиной. Всё — хе-хе! — мероприятие было более чем рискованным с самого начала.
С нашего рождения. Одного их них я встретил слишком поздно. В другой стране. Он уже был смертельно болен. Может быть, если бы эта встреча произошла чуть раньше…
Время, которое мы с ним провели, было полным.
Но было поздно.
Его нет.
Даже если мы любим цветы — они всё равно умирают. В той стране я впервые увидел цветущую магнолию — в городке у подножья гор. И этот запах магнолии — именно в горах, — не у моря.
Я уходил воровать ночью. В том горном городке было всего два дерева магнолии — белая и — та самая — аметистово-палево-сиреневая — они росли в самом центре городка — под окнами полиции и мэрии. И утром мы с Габи, Габриэлем, просыпались от этого запаха в изголовье… запах — райские птицы уже запускают коготки в сердце, и земля после спелого ливня, и пожилая певица самые тёмные чистые песни свои последние поёт…………. Габи умер через два с половиной года. Всё что я смог сделать — помочь ему прожить на год дольше обычного. И не покончить собой, как он признался мне однажды.
Боковой амиотрофический склероз.
Его нервы и мышцы усыхали с каждым днем. Той весной мы спали на одном диване, потому что по ночам он уже не мог сам добраться до туалета. Я закидывал его руку себе за шею, приобнимал за талию, и мы отправлялись в долгую и непростую дорогу к толчку. Потому что — «pestesorul deja arata capul!» — хихикал он — «рыбка уже показывает голову!» Однажды поздно ночью мы разбудили весь его дом: по дороге в туалет я ему перевёл с русского анекдот. И его согнуло пополам от хохота — он не мог остановиться, захлёбывался, повизгивал, заходился от смеха, слёзы уже брызнули из его глаз — он не мог идти. Выскочили в холл его родители, брат, сестра
— «Что такое, Габи?!! — не в себе от страха подбежала мать, — ты плачешь??!! — Нееее-ет, — захлёбывался смехом и слезами Габи: «анекдоо-от!! женщина с коляской… а соседка её спрашивает!! а что он у вас такой синенький!?? а она говорит — а он!!! не синенький, он — МЁРТВЕНЬКИЙ!!» — сказал матери Габриэль. Его отец был очень крупным чином в госбезопасности. По его настоянию Габриэль закончил военную академию. Трудно найти человека, которому военный образ жизни — среди этих «соколов отчизны» — был бы более противопоказан, чем Габи. После окончания академии наступили его последние каникулы. Габи поехал в приморский город — оттянуться перед началом военной карьеры. Он снял комнату у бабки, которая оказалась дореволюционной аристократкой, диссиденткой и предсказательницей. Ещё одну комнату в бабкиной квартире снимала девушка. С ней Габи провёл свои самые дорогие недели.
Счастье влюблённых было полным и бесповоротным. Им было нечего терять, нечего ждать, — не о чем мечтать. Девушка приехала в этот приморский город, чтобы ночью в надувной лодке тайно переправиться за границу.
У них не было общего будущего.
В их стране свирепствовал диктаторский режим.
Её могли просто пристрелить при попытке к. И Габриэля — не спас бы даже отец, узнай кто-нибудь, что он — любовник беглянки.
И отца, в свою очередь, вряд ли что-то спасло бы. Они на весь день уходили к морю и любили друг друга в отдалённых гротах.
Это была самая волшебная пора в жизни Габи. Старая ведьма-аристократка полюбила эту пару. Вечера они проводили втроём — рассказы, взгляды, кофе, гадания, — босиком, при открытых настежь балконных дверях, начало августа, шелест моря за окнами………. Перед отъездом старуха попросила Габи об услуге. Она вручила ему письмо и невесть как уцелевшие архивные документы, нелояльные к Диктатору. Она попросила передать этот пакет священнику-диссиденту из городка на севере страны.