Дети индиго. Когда его — всякий раз неизвестно от чего — переклинивало, глаза его сужались в щёлки. Оттуда лупил острый, как битое стекло, свет. Нужно было улавливать этот момент — он слушался только меня и Вали — потому что уж если он втыкался, то надо было прятать всё легковоспламеняющееся. Ибооо! — начинало загораться. Как бы от Сашкиных спичек. Но как-то непонятно и неприятно быстро. И во многих местах поляны одновременно. И ветерок всегда кстати такой налетал — попутный огню.
Ветерок вообще постоянно ходил за ним, как щенок. Он не был бомжом — жил у тётки в посёлке над морем. Да, теперь вспомнил: на второе лето он даже папу своего как-то к нашему костру привёл.
Ничего себе такой папа, нормальный. Да, точно, вспомнил! Их бросила мать, и Сашка смертельно ненавидел её.
И не мог без неё. Ездил втихаря на другой конец города, прятался за остановку — хоть что-нибудь подсмотреть из её новой жизни. На второе лето нашего знакомства он стал приводить своих приятелей. Чтобы я их подлечил. Первым был бомж, собиравший бутылки по всему побережью. В угольно-чёрном пиджаке и чёрных брюках. Ему могло быть от сорока до шестидесяти. Совершенно лысый, отёчно-рыхлый, белокожий. Мягкий. Как червь-слепыш.
Он пах почти как младенец.
Он почти не разговаривал. Он помнил только, что у него что-то произошло с головой. И больше — ничего.
От него веяло странным безнадёжным спокойствием. В нем что-то отсутствовало. То, что всегда есть в людях. Мои руки, которыми я водил над его головой, рассказали мне, что в нем отсутствовали две вещи:
— то, что всю жизнь морочит и грызёт голову всем людям,
— и то, что делает людей людьми.
Это разные вещи. Но они обе отсутствовали в сознании Брата-Слепыша. Куда? куда он уйдёт потом вот отсюда — с нашей поляны?! Где он живёт? Среди этих обрывов и лесков? Я не мог увидеть — куда. Там, куда он уходил, там, где он жил, не было ничего знакомого для меня.
Белая пустота.
У всех, кого привёл Сашка, было что-то с головой.
Отдалённые последствия. Но с Братом-Слепышом произошла немного другая история: что-то в его голове напомнило моим рукам о втором нашем лете на поляне. С вечера всем было неуютно, — стремновато. Была уже поздняя ночь. Вымотанный своими стараниями сделать этот бивуак защищённым от невесть чего — для людей, которых позвал сюда, — я уснул. Во сне я видел себя и других спящими на этой же поляне. Какая-то мучительная вибрация приближалась к нам сверху, с неба. Потом на часть поляны упал свет — мертвяще-сиренево-марганцовочный. Я видел, как во сне пытаюсь зарыться головой поглубже в подстилку из сухой травы, — чтобы защититься от этого излучения. Остальные спящие тоже пытались закрыться, отползти, укрыть хотя бы голову. Те, кто не спал, — Валли, Рих и Улузка — разбудили меня. И я успел увидеть то, что видели они наяву: от поляны удалялось нечто рокочущее, как вертолёт. Из его основания бил прожектор с этой мертвяще-сиреневой радиацией. А Брат-Слепыш, вернее, тот, кто был им до этого, попал под эту раздачу на всю катушку.
Что же уберегло нас? Я начал с Сашки-пиромана, потому что… потому что он именно пироман и был, во всех смыслах. И тревога такая с его появлением в меня закралась — совсем новая, отличная от многих моих тогдашних тревог. Это не было связано с ним — это касалось всех нас. Всей нашей странной команды, которая командой никогда не была.
Это был знак, как говорили мы тогда.
Только вот какой?:-) Для нас в лесках ведь ничего не приходило случайно. Именно этим здешняя местность отличалась от того места в наших мозгах, которому иногда хочется хотеть, чтобы всё в жизни было… неслучайно типа.
Хочется ему и колется. А как начнётся Неслучайное во весь рост и во всей красе, так этому нашему мозговому фаталисту-теоретику мало места становится. Он бы рад в любую щёлочку забиться, в любую засранную норочку, лишь бы всё опять стало просто так, — не специально, хе-ех!
Но об этом — позже. Может быть… Я вот начал об этом писать, и мне затылок и плечи прожаривать стало — совсем как тогда. Расплавленное — разъярённое — золото.
Пфф-фф-ф!!!!!………..
Лучше издали заходить буду. Хотя из какой такой дали, — начала ещё не видно!…
Я хотел бы о дыме.
Дым преследует меня издавна. Западаю на запах дыма — древесного, травяного, всякого. Просто запах горелой бумаги даже.