Бруно так же бесстрашно пошел по опасному мостику, как делал это ежедневно в течение нескольких месяцев. Он не держался за перила, потому что не испытывал головокружения, а равнодушие к жизни, о котором он говорил отцу Клеменсу, делало его необыкновенно храбрым. Дойдя до середины мостика, молодой монах вдруг остановился и, опершись грудью на перила, стал смотреть в темную бездну. Не раз уже ему приходила в голову мысль броситься с мостика вниз и сразу покончить все счеты с жизнью, но никогда еще искушение не было так велико, как в этот день; ему казалось, что пенистые волны зовут его в свои объятия.
«Зачем отдавать себя на суд людской, когда имеешь возможность сам распорядиться своей жизнью? — думал Бруно. — Прыжок, мгновение — и все будет кончено. Холодные волны успокоят разгоряченную голову, заставят молчать неугомонное сердце, которое не хочет равнодушно биться под монашеской рясой. Зачем лишние мучения, лишняя борьба? Смерть освободит меня от ненавистных оков монашества, от которых невозможно освободиться другим способом! Один решительный шаг — и цепи будут порваны, непосильное бремя упадет с моих измученных плеч!»
Бруно, не отрываясь, смотрел в темную пучину, тело его отяжелело так, что старые перила уже трещали и гнулись под руками. Голова все ниже склонялась над бездной, еще миг — и могучие волны поглотили бы его...
Вдруг до него донесся какой-то посторонний звук. Бруно поднял голову и начал прислушиваться. Теперь ветер явственно донес звон колоколов — это звонили в часовне к обедне, церковь звала своего священника. Там, в часовне, верующие ждали появления любимого пастыря, благословения руки, которая едва не совершила тяжкое преступление — самоубийство!
Отец Бенедикт медленно снял руки с перил, которые готовы были в следующее мгновение сломаться под их тяжестью, и отвернулся от манившей его глубины. Звон колоколов напомнил молодому монаху о его обязанностях, ненавистная духовная служба явилась для отца Бенедикта спасением. Колокола звонили все громче и громче, все настойчивее звали его. Он выпрямился и решительными, твердыми шагами пошел вперед, туда, куда влекли его торжественные звуки колоколов, — к алтарю!
Глава 11
— Не сердитесь на меня, батюшка, но я не могу не сказать, что у вас здесь, в горах, дует возмутительный ветер. Нужно иметь десять рук, чтобы одновременно придерживать и шляпу, и накидку, и зонтик, и разные другие вещи — иначе этот невозможный ветер сорвет все в одну минуту и разнесет по свету. И самой трудно удержаться на ногах, того и гляди свалишься в яму, куда никогда не проникает солнечный луч. Будешь сидеть там до тех пор, пока какой-нибудь сердобольный крестьянин не извлечет тебя оттуда! А какие дороги! Даже наш экипаж отказал, — колеса предпочли лучше сломаться, чем катиться по таким ухабам и рытвинам! Мы принуждены были взбираться пешком по этой костоломке, которая у вас называется проезжей дорогой. Вот вам и прославленная красота гор! Я убеждена, что горы созданы для того, чтобы портить людям жизнь, и Господь Бог посылает сюда только тех, кого хочет наказать.
Отец Клеменс только что собирался войти в свой дом, когда услышал за спиной этот раздраженный женский голос. Он быстро оглянулся и с испугом посмотрел на высокую даму с недовольным лицом, которая говорила так гневно, точно он лично был виноват во всех испытанных ею неприятностях.
— Очень сожалею, — смущенно пробормотал старый священник, — но я, право, не виноват, что климат наших гор слишком суров.
Дама громко расхохоталась, выслушав это извинение, и подошла к священнику.
— Ну, конечно, ваше преподобие, вы нисколько не виноваты, — добродушно сказала она, — я ничего и не имею против вас, наоборот, мы, две беспомощные женщины, обращаемся к вам с просьбой приютить нас на несколько часов, если, конечно, это не слишком обеспокоит вас.
Отец Клеменс робко подвинулся к самой двери, внимательно посмотрел на свою гостью и решил, что она мало соответствует его представлению о беспомощности. Дама была высока ростом, и элегантная дорожная накидка не скрывала ее статной фигуры. Левой рукой она придерживала шляпу, съехавшую набок, несмотря на то, что была привязана к голове двумя шелковыми лентами, а правой опиралась на большой дождевой зонтик, который уже успел пострадать от непогоды. Острие его было в грязи — вероятно, он исполнял роль альпийской палки при восхождении на гору.
За высокой дамой стояла тоненькая, изящная девушка в длинном сером непромокаемом плаще, покрывавшем ее от шеи до кончиков ног. Она предпочла совсем снять шляпу вместо того, чтобы все время придерживать ее рукой, и ее локоны разметались во все стороны. «Возмутительный ветер» не приводил девушку в такое отчаяние, как ее спутницу, напротив, он, видимо, даже доставлял ей некоторое удовольствие, так как разрумяненное свежим воздухом личико было очень оживленно, и девушка с трудом сдерживала веселую улыбку, слушая обращенные к священнику грозные речи дамы.
Последний, несмотря на свою робость перед гостьей, тем не менее вежливо пригласил дам войти в его дом.
— Прежде чем мы переступим порог вашего жилища, я должна предупредить вас, что мы протестантки, — заявила дама постарше. — Следовательно, на ваш взгляд, мы еретички в полном смысле слова и притом не желаем, чтобы нас обращали в католичество. Если вам это неприятно, скажите откровенно, мы тогда поищем какую-нибудь гостиницу или постоялый двор.
Отец Клеменс не мог не улыбнуться, услышав столь решительное заявление.
— У меня нет обыкновения спрашивать своих гостей, какой религии они придерживаются, — возразил он. — Я предлагаю свою квартиру всем желающим воспользоваться ею, без различия вероисповедания.
— В таком случае вы представляете исключение среди католиков, — сказала гостья. — Я вообще не верю католикам, простите меня за откровенность. Не понимаю, Люси, что вы находите смешного в моих словах? Мне кажется, вам даже доставляет удовольствие наше ужасное положение. Только этого недоставало! Вы, точно дикая коза, бегали по горам, оставляя меня одну, и, если бы не мой зонтик, я вообще не смогла бы подняться наверх.
Войдя в дом, воспитательница Люси (как вы уже догадались, это была Франциска Рейх) сняла шляпу и накидку, причем не переставала говорить. Она сообщила отцу Клеменсу, что они предприняли маленькое путешествие в соседний город, что с ними был брат Люси, но так как их экипаж дорогой сломался, то господин Гюнтер решил остановиться в ближайшем селе, где он надеется найти какую-нибудь повозку. Лошади, слава богу, не пострадали, и если поиски господина Гюнтера увенчаются успехом, то они еще сегодня вернутся в Добру. Люси и она ушли вперед, а господин Гюнтер остался пока на дороге, где случилось несчастье: надо было придумать, как поступить со сломанной коляской.
— Какой-нибудь экипаж можно найти, — заметил Клеменс, — но нужно, чтобы ваш спутник не медлил, иначе вам нельзя будет ехать — станет темно, а ночью ездить по горам весьма опасно. Если вы запоздаете, то я позволю себе предложить вам переночевать у меня. Хотя комнату, предназначенную для гостей, уже несколько месяцев занимает мой молодой помощник, но он охотно уступит ее дамам, а для вашего спутника тоже найдется место.
Люси все еще не снимала плаща. Она с детским любопытством осматривала незатейливую обстановку комнаты, служившую священнику кабинетом и гостиной. На стенах висели картины, изображающие события священной истории. При последних словах Клеменса о молодом помощнике, живущем у него уже несколько месяцев, молодая девушка внезапно заинтересовалась разговором.
— Где мы собственно находимся, ваше преподобие? — быстро спросила она, и старик очень удивился, что при таком простом вопросе Люси покраснела до самых ушей.