Лариса облегченно рассмеялась, хотя глаза были на мокром месте. Тяжелый для нее разговор неожиданно прошел легче, чем она думала. Аня никогда особенно не расспрашивала про папу, пока была совсем маленькой. Но обожала мужскую компанию, ластилась к дяде Алеше и Ларисиным друзьям. Видя это, Лариса переживала неполноценность своей семьи особенно остро, что бы там ни говорили психологи про то, что важен не ее состав, важно качество отношений…
Взрослея, Аня вдруг стала избегать любых упоминаний чьих-либо отцов, разлюбила бывать у дяди. Там росли двоюродные брат и сестра, и Леночка, которая была на пять лет моложе, особенно ревниво следила за тем, чтобы папа не уделял много внимания племяннице. Лариса снова молча страдала, понимая: дочь наконец осознала, чего лишена. Осознала и не приняла ситуации. Но детское сердце оказалось мягче и снисходительнее, чем взрослая жесткая правда…
«Дурак ты, такую дочку не увидел ни разу, а она тебя любила бы, – продолжила она свой бесконечный, не прерывавшийся долгие годы разговор с Сергеем. – А ты так ничего и не узнал…»
Через полчаса она дошла до бульвара Ататюрка – шумного и многолюдного даже в этот поздний час. По обеим сторонам центральной аллеи медленно шли толпы отдыхающих, присматривались к витринам ювелирных и меховых магазинов, у входов в которые стояли зазывалы – смуглые молодые люди. Они только что не хватали проходящих за руки, но все-таки удерживались от этой фамильярности. Зато преграждали путь, предлагая зайти в магазин, выпить чаю или прохладительных напитков, заглядывали через плечо к тем, кто останавливался у витрины, расхваливали свой товар, обещали огромные скидки…
Некоторые из них обращались и к ней, но она быстро шла, глядя на проезжую часть в поисках такси. Вдруг дорогу ей преградила шумная толпа смуглых людей разного калибра – от малышей до стариков. Одеты они были в модные запачканные тряпки и разговаривали, похоже, по-турецки, но все равно было видно – цыгане. Мелкие дети приплясывали, хватали ее за сарафан, за сумку. Лариса инстинктивно прижала сумку локтем, пытаясь выбраться из толпы. Пожилая женщина с темным ярко размалеванным лицом сгребла ее ладонь, быстро затарахтела что-то по-своему, заглядывая в глаза. Он нее пахнуло смесью тяжкого табачного перегара и лука. Лариса вырвала руку, протиснулась мимо кривляющихся детей и побежала.
Сердце колотилось: в черных глазах цыганки с красноватыми белками плескалось безумие, или это она сама сходит с ума?
Наконец на углу Лариса увидела свободную машину и, хотя водитель заломил вдвое против дороги сюда, быстро села, лишь бы избавиться от празднично настроенного отдыхающего люда.
За окнами такси быстро темнело, но она не замечала дороги, пристально глядя в одну точку перед собой. Что еще нужно сделать? Куда позвонить? Кто может помочь?
Лощевский! Как же она забыла? С его связями он может позвонить в МИД или ФСБ! Как же она не вспомнила! Правда, в Москве уже почти одиннадцать ночи, а номер его сотового она не знает, придется ждать до утра понедельника, он обычно рано приезжает в банк. Лариса инстинктивно схватилась за телефон, висящий на груди. Пальцы нащупали пустую тесемку… Внутри что-то оборвалось, словно ее лишили последней надежды на скорую встречу с Аней, хотя позвонить ей было все равно невозможно.
Водитель такси прислушался к глухим рыданиям на заднем сиденье и даже выключил привычное заунывное пение радиоприемника: странные эти русские, то смеются во весь голос, то плачут. Но пассажирка быстро справилась со слезами и всю оставшуюся дорогу молча, напряженно смотрела прямо перед собой. Приемник включить он так и не решился.
В номере Лариса упала на неразобранную кровать, укрылась узорчатым покрывалом. Предстояло скоротать еще одну бессонную ночь, а потом еще целые сутки, чтобы утром в понедельник позвонить Лощевскому.
Совладелец крупного банка Вадим Лощевский был, конечно, птицей не ее полета. На Ларису его вывела все та же верная Нателка, которая в последние годы работала в престижной деловой газете, была на хорошем счету и всех крупных воротил бизнеса называла исключительно Вадик, Шурик и даже Жорик-джан.