У батьки Миная

Последнее зерно парили партизаны в котлах, да еще молоко от двух коров выручало в те черные дни первой военной осени. Отрясла осень с берез, кленов и дубов лист. Словно бы поредела дубрава. Издалека примечал глаз в оголенном лесу и землянки, и повозки, и человека. Летом кормила дубрава, а теперь здесь голо и голодно. Так неужто по хатам, по гумнам, по сырым подвалам прятаться, отсиживаться до весны, до травы, до листвы зеленой? Как вырваться из блокады? Как обмануть врага?

Опять листаю мою партизанскую тетрадь:

Догнивают грибы. Листопад.
Небо серое хмурился, плачет.
Много суток в блокаде отряд.
Поседелый, бывалый солдат,
Батька думает: «Вот ведь задача!»
Как пройти, чтоб поменьше потерь,
Ускользнуть, улизнуть от проклятых?
Медлить некуда — только теперь:
Голодают лесные солдаты.
Что с них толку, с двух тощих коров?
В день на брата по горсточке жита.
А зерно-то с крестьянских дворов
Не придет — всё дороги закрыты:
И тропинки, что в Пудоть вели,
И за линию фронта ворота…
Вот с Большой разве только земли
Хлеб им в лес привезут самолеты.
Да и ей нелегко ведь, Большой, —
На фронты, на заводы дай хлеба,
Этак можно расстаться с душой,
Пирогов поджидаючи с неба.
Думай, думай, Минай, и не льсти
Себя, батька, надеждой на чудо.
— Нет нам, хлопцы, иного пути,
Как тишком выбираться отсюда.
Где по три человека, по пять
Просочимся неслышно, как тени,
Лес и ночь будут нас прикрывать,
А потом соберемся опять,
Только ветер повеет весенний. —
Лес и ночь поглотили людей,
Заслонили собою надежно.
Тишина. Не стреляют нигде.
Только лист прошуршит осторожно…
А уже и рассвет недалек,
Ночь уходит, меж елями тая.
Закурить бы! Минай на пенек
Сел. Молчит, дым в раздумье глотает,
Занимается серый денек —
Занимается в сердце Миная
Беспокойство. Неужто беда
Их настигла, пришла спозаранку?
Что такое? Машины гудят.
Окружают фашисты стоянку…

Но это была еще не беда: опять вырвался Минай с горсткой своих хлопцев из ловушки. Опять перехитрил врага.

Наступила зима. Холодная, голодная, злая зима. Ни хлеба, ни сухарей, ни соли в промерзших, разбросанных по лесу землянках. Добывали изредка скудный харч, устраивая боевые вылазки. Рисковали: на снегу оставались следы, которые могли привести в лес карателей.

Так оно однажды и произошло: на землянку, в которой жили Минай Филиппович и трое его товарищей, напала целая свора фашистов и полицаев. Услыхав стрельбу, к группе Миная присоединилось несколько партизан из другой землянки, что находилась неподалеку. И все равно карателей было много, а партизан горстка. Это позже, когда отряды зоны сольются в бригаду, когда будет установлена связь с бригадой Алексея (А. Ф. Данукалова), с партизанами Константина Заслонова и другими соседями, тогда подобные действия карателей станут для минаевцев не столь опасными. А пока отряды Райцева, Бирюлина, Захарова, обескровленные в боях, сами нуждались в помощи партизан с Ушачщины, Лепелыцины, Сенненщины. Даже свои хлопцы из дальних землянок могли бы поспеть лишь к исходу этой схватки…

Неравный, жестокий бой. Много полегло врагов, но понесли потери и партизаны. Из последних сил отбивались, отстреливались минаевцы, отступая по глубоким сугробам в лес, в глухомань.

Косит фашистов из автомата Минай. Но уже убит его верный друг Полубинский, убита жена Полубинского. Упал смертельно раненный храбрый партизан Кудельский. Один отбивается Минай. То могучий дуб заслонит его, то смолистый ствол сосны примет на себя вражескую пулю. Зимние сумерки сгущаются быстро. Уже врагам не видно, откуда стреляет Минай. А он все дальше, глубже уходит в темную пущу, с деревьями, кустами сливается.

…Уже два дня ни крошки во рту. Да и годы. Ослаб человек. Присел на кочку под березой. Напиться бы соку сладкого! Да не оттаяла еще, не набухла соком белоствольная. Утолил жажду снегом, поднялся, а его шатает, не слушаются усталые ноги. А надо идти, надо выбираться из чащи. Воют волки, учуяли запах крови на недавнем побоище. Но не волков боится человек, двуногих зверей — фашистов: завтра они могут прийти сюда, прочесать лес, напасть на след…