Около полуночи разбудили меня далекие раскаты орудийных разрывов. Выскочил из хаты, хотел выбежать на дорогу, но девушка с винтовкой дала мне, как говорится, от ворот поворот:
— Не приказано!
— Что такое? Кто стреляет? Где Курмелев? — спрашиваю.
— Курмелев на «свадьбе», — отвечает партизанка. — Слышите «музыку»?
Лишь теперь я понял, что это за «свадьба»… И до самого рассвета слушал эту «музыку».
Уже при свете дня возвращались на свою базу партизаны Курмелева. Запыленные, усталые, они были веселы и оживлении — радовала, окрыляла хлопцев победа над врагом. Тот же гармонист-разведчик растянул меха своей гармони. На росистой мураве, на влажном песке дороги глухо затопотали сапогами, ботинками хлопцы и девчата.
— Расскажите про «свадьбу», — прошу гармониста-разведчика.
— Хитро, толково было все придумано, — говорит молодой партизан. — План разработал сам батька Минай. По его сценарию и сыграли «свадьбу».
Говорит, а в глазах у него светится глубокая, граничащая с умилением любовь к комбригу. Он не поведет боевых товарищей на рожон, в пекло. Он им поистине добрый, заботливый, сердечный отец, батька. Все они для него как родные дети. А детей разве дашь в обиду, разве не оградишь от беды? И, чтобы отвести от них беду, чтобы не пришлось им лезть напролом на вражьи пушки и пулеметы, батька Минай и сочинил тот сценарий, по которому сыграли «свадьбу».
Забылось название деревни, где в ту ночь партизаны громили вражеский гарнизон, ничего не подсказали мне и архивные документы, но картина, нарисованная гармонистом-разведчиком, живет в памяти.
…В деревню, где расположился вражеский гарнизон, на двух бричках едут молодые парни и девчата— в церковь. Все празднично одеты. У хлопцев на пиджаках банты — красные, белые, девчата с букетами цветов в руках. На голове у «невесты» — первой красавицы партизанского отряда — венок, в косах ленты. В подвенечном платье сидит она рядом с «женихом» — веселым кудрявым парнем.
Звенят-заливаются колокольчики под расписными дугами. Играют гармошки. Гремит бубен. Весело, с песнями влетает «свадьба» в деревню. А наперерез — фашистские часовые:
— Стой! Кто такие? Пропуск!
На свою «невесту» показывает «жених»:
— Вот наш пропуск! В церковь к попу едем. Венчаться.
Из хат высыпала местная молодежь.
— Выкуп давай, «молодой»! Не пропустим в церковь!
— Оплачивай проезд, «молодой»!
— Даю, даю выкуп, добрые люди! — «Жених» достает из-под сена бочонок крепкой браги-медовухи, наливает в кружки: — Пейте, добрые люди!
И часовым наливает:
— Пейте, паны солдаты!..
И брагу, и самогон за здоровье «молодых» пили прямо на дороге. Свадьба! Давно тут не видали такого дива! Но вот «свадебный поезд» подъехал к церкви. «Жених» с «невестой» идут под венец. Интересно всем. И немцы зашли в церковь. А приезжие хлопцы за местными девчатами начинают ухаживать. Девчата не жеманятся, в хаты приглашают — знают, что это партизанские разведчики. Все выведали хлопцы: и где пушка стоит, и где пулеметы установлены, и в каких хатах фашистские офицеры живут. Нашлись среди жителей и такие смельчаки, которые спрятали у себя двух вооруженных партизан.
Торжественно, с музыкой покидала «свадьба» деревню. Над хатами плыла песня:
Так закончилась первая часть «свадебного обряда» по сценарию батьки Миная. А ночью, темной летней ночью отряд Курмелева двинулся на врага. Схватка была короткой. Сигнальными фонариками указывали цели своим боевым товарищам те двое партизан, что остались в деревне.
Мне стало не по себе. Подумать только, проспал боевую операцию!.. Какая досада, что не довелось своими глазами все увидеть. Этими мыслями я и поделился с Георгием Курмелевым.
— Не расстраивайся. Был приказ комбрига в бой тебя не брать. — И, наматывая на кулак ремешок полевого бинокля, добавил: — Пошли!
Луговая тропинка юркнула в кусты, а затем вывела нас в поле, к высокому кургану. Молча поднялись мы на него по крутому зеленому склону. Курмелев долго смотрел в бинокль за речку — туда, где ночью партизанские пушки, пулеметы перемололи, перекосили гитлеровцев. Видел и я в бинокль следы боевой работы героического партизанского отряда. Вспомнилось, что батька Минай особо уважает артиллерию, знает ей цену. Вдруг откуда-то долетела, вжикнула над курганом пуля. И у меня сразу пропала охота стоять на этом лобастом, высоком кургане… А Георгий Курмелев, не отрываясь от бинокля, все вглядывался в полевую даль. И был он под стать разгоравшемуся утру — веселый, окрыленный.