С двух противоположных сторон промысла устроены пристани. Одна — куда пристают рыбацкие лодки, привозящие с моря рыбу, а другая — для пассажирского движения.
Выхожу из конторы на плот.
На плоту направо лежит громадная куча серебристой воблы. Около нее верхом на узких скамейках сидят друг против друга женщины-резалки и потрошат рыбу. Уже выпотрошенную рыбу туркмены на тачках подают солельщицам, и рыба, "сбрызнутая" крупной солью, падает в деревянные чаны.
Сверху ее еще раз посыпают солью, и так кладется ряд за рядом, пока десятитонновый чан не наполнится доверху.
Этот способ посола почему-то называется "малосол", хотя товар получается весьма крепко соленый, настолько, что без отмачивания хотя бы в течение суток его в рот не возьмешь.
Когда погода холоднее, температура воздуха не более семи — восьми градусов, то промыслы приготовляют из той же воблы очень малосольный товар, а называется он "просол".
Название, совершенно не соответствующее виду товара.
Дохожу до конца и оборачиваюсь. Двести пятьдесят шагов в длину и двести шагов в ширину — вот и весь промысел.
— Вертимся, как на пятачке, — говорит заведующий.
И верно, развернуться, как говорится, негде: очень тесно. Но трудно найти выход из этого положения до тех пор, пока от способов засолки рыбы не перейдут к замораживанию. Тогда оборачиваемость сырца может быть в два — три раза быстрее, чем теперь, да и товар будет качеством лучше.
Надо привыкнуть к жизни на подобных промыслах, окруженных со всех сторон водою. Когда привыкнешь, то в тихую погоду гладкая поверхность моря, начинающаяся от самых мостков пристани (и под ней), кажется какой-то удивительно ровной степью. Затуманивается сознание, что перед вами вода, и хочется итти по ней долго-долго, вон до той розовой полосы на горизонте!
Но вот подул северный ветер, заиграли на гребнях волн белые "зайчики", и море начинает надвигаться. Призываешь сознание, что промысел стоит на крепких сваях, что здесь не глубоко, но мало сил противостоять тому впечатлению, которое производит на вас грозная стихия.
Утро. На горизонте показалась белая точка. Это рыбак-туркмен "бежит" на промысел с белугой, которую он выловил на глубине ста метров.
Точка растет. Уже виден парус и чернеет борт лодки, накренившейся под ветром. Проходит семь — десять минут, и в двадцати метрах от промысла лодка, сделав резкий поворот, сажает парус и бросает тяжелый якорь.
Укладывают рыбу в бочки…
Быстро поворачивается носом "на ветер Доехал. Два туркмена сбрасывают на воду кулас, один из них прыгает в него, а другой сбрасывает туда белые тела рыбин, вынимая их из трюма.
— Давай сюда! — кричит плотовой распоряжающийся работами на плоту; отсюда и наименование). Туркмены в куласе, покачиваясь на волнах, толкаются шестами к промыслу.
Заготовляют воблу-малосол…
Через минуту громадная белуга, поддетая за губу крюком, с трудом вытаскивается двумя рабочими и переносится по мокрым доскам с куласа на плот.
— На весы! — командует плотовой.
Втроем наваливают белугу на сотенные весы.
— Девяносто шесть! — кричит весовщик, и плотовой отмечает в приемной книжке: "Девяносто шесть килограммов". Это средний вес ловимой здесь белуги. До войны она ловилась помельче, теперь — покрупнее.
Белугу уже свалили на пол, и резальщик, вооруженный особым, с двумя ручками, очень широким ножом ловко отделяет громадную голову от туловища рыбы.
Вот и весь промысел…
Отрубив голову, резальщик становится над белугой, пропустив ее между своих ног, и, отмеряя по двадцать сантиметров, режет кусок за куском.
Один, другой, третий — и так всю белугу почти до самого хвоста, который, кстати сказать, на всех промыслах Каспия называется "махалка".
— Хвост — это у собаки! Какой же хвост у рыбы? У ней махалка, — укоризненно пояснил мне в первый раз плотовой, когда я на астраханских промыслах неосторожно употребил слово "хвост" по отношению к рыбе.
На рыбных промыслах свой быт, свои законы и свой язык. Своеобразный, сочный и весьма выразительный язык, к тому же очень богатый словами. Работать на производстве и не знать его — хуже, чем совершать кругосветное путешествие и не знать ни одного из европейских языков. На этом языке говорят рыбаки и рыбники всего Каспия, к какой бы нации они ни принадлежали. Этот же язык распространился на Аральское море, реки Аму- и Сыр-Дарью и перекинулся на Дальний Восток. Туда, на берега Тихого океана, по соседству с Японией, завезли его предприимчивые астраханцы, поехавшие искать счастья на новых местах.