Пытаюсь снова заснуть, но напрасно. Ветер стучит стеклами окон и где-то в щелях пола рассыпается тоненьким свистом. Проходит час, может быть, больше, и затем сразу становится светло. Здесь нет сумерок вечера и нет предрассветной мглы.
Занавес мира открывается сразу, и солнце внезапно появляется на горизонте, бросая вперед и вверх золотые с багровым отблеском лучи. Я еще лежу под одеялом, когда входит туркмен-юноша лет семнадцати и что-то быстро-быстро говорит Кураеву на непонятном мне языке. Как горох по столу, рассыпается разговор.
Он уходит.
— Араз, — Кураев кивает головой в сторону ушедшего, — повезет тебя проливом на морскую лодку. Вставай!
Повинуюсь и спешу одеваться. Через полчаса я садился в окрашенный в желтый цвет кулас Араза. Подняли парус, и кулас, нагнувшись бортом, полетел по проливу к морю.
Араз оказался веселым и разговорчивым собеседником. Он выспросил у меня, откуда я, зачем приехал, где был, куда поеду потом — словом, произвел мне полный экзамен.
Наступила и моя очередь.
— Ты — рыбак или служишь на промысле?
— Служит, — отвечает Араз.
— А где живешь постоянно?
— Лето промысла, зима аул. — Надо подразумевать Гасан-Кули. — Когда работа есть, другой месть пойду! — засмеялся Араз. — Тебя везу, тихонько аул пойду, — продолжал он. — Мой жена там!
— У тебя жена есть? — удивился я.
— Есть! — лукаво подмигивая, подтвердил Араз. — Теперь хороший советский закон, калым нет. Наш бедный платить нет. Мой жена тихонько бегал один конца, а я другой конца исполком, там писал и кончал! Ай, хороша!
Араз громко засмеялся, радуясь и, видимо, вспоминая, как он с женой, обманув стариков-родителей, зарегистрировался в ЗАГС'е и теперь на основании закона без всякого выкупа обзавелся женой. Для бедняка-туркмена это большое и раньше недоступное счастье.
Араз приподнимается с кормы и что-то рассматривает впереди.
— Кзыл-газ! — Он указывает на вереницу белых фламинго, стоящих в воде в ста метрах от нас.
Когда Араз садится, его куртка распахивается, и на рубашке я замечаю какой-то значок. Ни надписи, ни рисунка не могу разобрать — все стерлось. Значок привлек мое внимание, и, теряясь в догадках, я наконец спрашиваю:
— Что это?
— Бить котов, — улыбаясь, отвечает Араз.
Не понимаю. Буквально повторяю фразу вслух. Араз кивает головой и смеется. Ничего не понимаю.
— Бить котов?
Араз, видя мою беспомощность, приходит на помощь. Он перекладывает весло из правой руки в левую и, приставив кулак к губам, дудит, подражая пионерской трубе.
— А! Будь готов! — понимаю я.
— Да, да, — подтверждает Араз.
"Бить котов!" Мы оба смеемся. Оказывается, он — пионер! По каким законам и порядкам пионеры могут быть женаты и, наоборот, женатые могут быть пионерами, я не знаю, но, что Араз — пионер и женат и счастлив, это — факт.
Это самое главное!
Кулас вышел в предустьевое пространство. Еще налево чернелась полоса песков косы Кож, а направо и впереди вздымалось открытое, необозримое Каспийское море. Волны начали заглядывать к нам в кулас. Время от времени нас подбрасывало вверх, и брызги разлетались в стороны.
Туркмен Араз на работе.
Мы миновали целый ряд больших лодок, стоящих на якоре посреди фарватера-пролива.
Такие лодки служат пловучими домами для рыбаков-туркмен, производящих здесь лов рыбы. В них рыбаки спят, варят пищу, сушат орудия рыболовства, исправляют и чинят испортившиеся..
Выставляют же сети, перебирают их и вынимают попавшуюся рыбу — с легких таймюлей.
Качаясь от ветра на длинной железной цепи, ведущей к якорю, стояла большая туркменская лодка. Парус был спущен. На палубе лежал у левого борта кулас, а у кормового люка стояла бочка с пресной водой, накрепко прикованная и прикрытая брезентом. Ветер был свежий, и волнение обещало быть сильным.
Я простился с пионером Аразом и, стоя у мачты, следил, как кулас быстро удалялся к берегу.
Туркмены — белужатники "выкачивали" якорь, вынимая из воды цепь. Старший стоял на руле и командовал. Когда якорь был поднят, лодку понесло ветром. Двое взялись за веревку грот-мачты и с трудом стали поднимать большой грязный парус. Он плескался, удерживаемый веревкой, которую рулевой прикреплял на корме. Тем временем якорь уже вытащили дальше на палубу, и туркмены все вместе стали поднимать парус. Рея поднялась высоко над головой, парус закрепили, и судно, качнувшись, легло на борт, скользя по набегавшим волнам. Пошли "на переборку. Это значит — итти осматривать крючковую снасть, выставленную в море, не попалась ли на крючок белуга. Снасть выставляется в море километров на шестьдесят от берегов, и, чтобы найти ее там, надо иметь привычку. Рулевой уверенно положил руль направо, точно уже увидел где-то на горизонте поплавки снасти.