сентиментальность — оборотная сторона удальства храбрости. Во всяком случае, никаких действительных чувств по отношению к нему во мне больше нет. Могу себе представить, как он сидит напротив меня в “Лондоне”, как мы вместе шутим или молчим: я ему рассказываю — по-венгерски — сумасшедшие истории из жизни бирешей, а он потешается надо мной на своем родном языке. Всеобщее примирение!» — могильщик рассмеялся — с видом человека, отдающего себе отчет, что он лжет. Я сидел неподвижно, не в состоянии ни слова сказать в ответ. Когда я вновь на него взглянул, он спокойно встретил мой взгляд. Я больше не представлял для него интереса. «Русский и я, — говорил он, — нас ведь в действительности и нет вовсе. Оба мы существовали лишь краткий миг. И в тот миг оба мы потеряли все. Мир сразу же вернулся в свое прежнее состояние. Знаете, как называется у бирешей звук, когда коровы в переполненном стойле жуют и переступают с ноги на ногу? “Буксуем с включенным мотором”. Именно так! Это тот же звук, какой слышишь, если нагнешься совсем низко к земле, под которой со стуком и перешептыванием работают машины… С тех пор что-то в нас будто бы соскочило с петель: русский все больше опускается, сидя милицейским полковником в какой-нибудь деревне между Иркутском и Томском — или где там еще, откуда мне знать? Ночью он трахает свою жену, которую днем, напившись, лупит до полусмерти. Трахает и лупит. Он пытается выколотить из нее ответ на вопрос, отчего он тогда выстрелил мимо. Это единственное, что ему хочется узнать, но она ему ничего сказать не может. Зато я это знаю — и ничего не могу с тем поделать. Иногда я лежу ночью в постели и не могу уснуть. Во мне разрастается, прорастает наружу нечто огромное. Оно все ширится и ширится, вырастает до неба, достигает России, Китая. И растет оно потому, что хочет выкрикнуть ему ту единственную, истинную причину, по которой он тогда дал промах. Но что-то во мне зажимает рот этому растущему огромному пониманию. И оно не может закричать. Тогда оно снова рушится, обращается в ничто, в то, чем оно было прежде, — и все опять замирает, успокаивается… У вас, случайно, никогда не возникало ощущения, будто вас вдруг, ни с того ни с сего заставляют надувать воздушный шар через собственный пуп? Только вообразите себе такое! Однажды мне снился сон, будто я забеременел, и у меня скоро должен родиться ребенок. Справа и слева от меня стояли два врача, с ножницами в руках. “Скоро он должен разрешиться. Но зашивать не будем!” — произнес один из них, и я понял, что это я должен решить, через какое отверстие в теле я собираюсь произвести ребенка на свет. Иногда мне кажется, будто отверстия в человеческом теле созданы исключительно затем, чтобы удовлетворять любопытство врачей! — попутно заметил шкуродер. — Но я как-то не мог решиться сделать это ради ребенка, а потому спросил боязливо, будто все зависело от ответа на мой вопрос: “А кого я рожу?” — “Девочку”, — сказал один врач. “Мальчика”, — решительно возразил другой. “Не могу!” — крикнул я, а врачи заорали: — “Ты должен!” И тут, дойдя до последней крайности, я почувствовал, как мой давным-давно сросшийся пуп нехотя развязывается, со страшной болью, и через него я проталкиваю ребенка на свет. Это был мальчик, он висел на длинной прочной пуповине в прозрачном свином пузыре; большой пальчик он держал во рту, глаза были закрыты. Врачи дружно резанули и отделили канатик. Я потерял сознание и проснулся. У меня жутко болел живот, потому что накануне вечером я забыл опорожнить кишечник».