По ее речам я сообразил, что там был кто-то из крестных и она не хотела впускать его ко мне. Я страшно разозлился из-за того, что тетушка — пускай она даже считала, что исключительно ради меня идет на унижения и теряет собственное достоинство, — сражала своими бранными тирадами меня, а не крестного. С тетушкиной упрямо выдававшейся вперед нижней челюсти продолжали низвергаться упреки — и, когда весь этот скулеж сделался невыносимым, я треснул кулаком по дверной филенке и заорал так громко, как только мог: «Пускай забирает все, пускай и дом подожжет, только заткнитесь и оставьте меня в покое!» Вслед за тем я вернулся назад к кровати и улегся, дрожа всем телом от бешенства и слабости.
Дверь распахнулась. «Войдите!» — крикнул я. И в комнату, чуть пригнувшись на пороге из-за высокого роста, вступил шестой крестный — молодой парень, похоже, страдавший близорукостью. За ним, ссутулившаяся, с мокрыми глазами, вошла тетушка. «Исчезни!» — прикрикнул я на нее, и она действительно попятилась назад, вышла и прикрыла за собой дверь. Крестный стоял в оцепенении, ошалело глядя ей вслед; затем он, все еще не сводя глаз с закрывшейся двери (эдакого небывалого чуда!), подошел ближе к постели, в растерянности опустился на единственный стул и посмотрел на меня.
«Я Люмьер, — произнес он, сначала так тихо, будто не был уверен даже в своем собственном имени, однако сразу же вновь собрался с силами и продолжал свою речь все более твердым голосом и все более убежденно. — Вы, конечно, спрашиваете себя, — говорил он, — чему приписать честь моего посещения, для вас довольно сомнительную». Фраза исходила из его уст все еще нерешительно, как бы извиваясь, но когда она наконец была завершена, она почему-то казалась подготовленной заранее, отлитой в твердую форму и застывшей. Он хорошо держал себя в руках.
Крестный поднялся и, оглянувшись на меня, принялся бродить из конца в конец комнаты. Рассуждая на ходу, он то и дело оборачивался ко мне, а левая его рука раскачивалась в такт шагам, словно маятник. Тон голоса почти не менялся, однако возникало впечатление, что слова его становятся все более точными, а обороты — все лучше подобранными; иногда он для пущей выразительности сопровождал их четкой, заученной жестикуляцией. Однако именно поэтому во мне нарастало подозрение, что говорит со мною не он, а кто-то другой, возможно, учитель, неделями обучавший его этим предложениям и фразам. Время от времени мне казалось, будто каждое из слов и жестов Люмьера попеременно влагает в руки мне, беззащитному, то холодные, металлические дверные защелки, то сияющие медные рукояти, то гладко отполированные набалдашники тростей — точно так же безоружен был я тогда, когда он все это забирал назад.
«Все не так уж и сложно, — пояснил наконец крестный, понизив голос. — Было пять “комакок”16. Я — шестой и последний», — дверной набалдашник. «Последний — упрямее других, — он выдержал небольшую паузу, — и практически невосприимчив к уловкам тетушки, конечно же, продиктованным самыми добрыми побуждениями», — медная защелка. «Он просто хорошо соображает», — а вот и рукоять. Люмьер прервал хождение по комнате и посмотрел на меня, скрестив руки на груди.
«На него, — широко улыбнулся он, сверкнув двумя металлическими коронками. Они напоминали шляпки заклепок. — На него, уже по причине его профессии, не производят впечатления прозрачные отговорки насчет скверного самочувствия больного — который в действительности пребывает в более здравом и бодром состоянии, чем все мы вместе взятые!» — и он мне подмигнул. Он обращался ко мне как к старому знакомому, который всех решил ввести в заблуждение, но он-то, Люмьер, дескать, его разглядел, однако из добродушия, так и быть, не выдаст другим. Я прикрыл глаза. Мне вспомнилась книга, которую я читал много лет назад: «Он выпил — и сам себе стал казаться таинственным» *, — говорилось в ней.
«Однако к делу, — продолжал Люмьер. — Я к вам пришел (как там говорится в басне про рыб и лисицу?17) как друг, — он откашлялся и снова присел на стул рядом с моей постелью, — без задних мыслей и предубеждений».
17
Басня раввина Акивы «Лисица и рыбы», в которой лиса коварно пытается уговорить рыб переселиться из воды на сушу.