«У вас случайно не будет сигареты?» — спросил он, взглянув на меня.
Я отвечал отрицательно.
«Ну ничего».
И он вернулся к своему рассказу.
«Дело, значит, было в Тадтене. Мы были на кирмесе в Варбалоге-Сердахее. “Сердахей”28 означает “рынок по средам”, — пояснил однорукий. — Рыночный день и кирмес совпали». Очевидно, все еще в поисках сигарет он опять нагнулся, далеко вытащил ящик наружу и буквально нырнул в него головой. «Рак хотел купить пилу, но не нашел подходящей, — казалось, он беседует с ящиком. — Вороватый играл на постоялом дворе в карты и просадил все свои деньги. Еврей приволок лестницу, которую выиграл у брата своего отца, соревнуясь с ним в забивании гвоздей, — он задвинул ящик. — Кроме них присутствовали также Инга, Надь-Ваг и Де Селби. Считая меня, семь человек — небольшая компания, в которой каждый друг друга видит», — его слова звучали так, будто он давал показания для протокола.
«Сразу после того, как мы оставили телегу перед “Аз Элейен” (это первый постоялый двор на окраине Варбалога, а название его переводится “в начале”), то есть сразу как мы туда приехали, наша компания разделилась. Каждый отправился по своим делам; только Де Селби да я остались вместе. Служка нуждается в присмотре! — сказал однорукий и опять бросил на меня взгляд сбоку. — Он у нас — настоящая драгоценность! Ну, да не важно. Мы недолго потолкались на рыночной площади и огляделись. Ничего интересного не происходило, все одно и то же, так что я, пожалуй, сразу бы вернулся назад, но толстяк не хотел уходить — он ведь совсем как ребенок: не может досыта наглядеться, особенно если место ему уже знакомое. Так что мы там еще задержались. Он попивал лимонад, а я от скуки дал погадать себе по руке. Гадала цыганка, а потому я и половины не понял из всего, что она говорила, а то, что разобрал, не было для меня новостью. Стоп! — вновь прервал он сам себя. — Во всяком случае, мы раньше остальных вернулись к условленному месту встречи у придорожной канавы перед постоялым двором и стали дожидаться. Де Селби отчего-то вел себя беспокойно, возможно, что-то предчувствовал. Он то и дело, как ненормальный, принимался прыгать в траве и нетерпеливо хлопать в ладоши, и все оттого, что другие всё не шли и не шли. Наконец они вернулись. Каждый рассказывал маленькую историю своих похождений и показывал вещи, которыми он разжился, между тем как Де Селби все настойчивее уговаривал нас поскорее ехать назад. Наконец мы привели волов, оставленных на постоялом дворе. Они стояли там так, как мы их оставили, — будто вросли в землю. Соответственно скорым был и наш обратный путь!
Каждый заботливо уложил свое имущество в телегу или привязал снаружи к ее бортам. Все мы были охвачены таким волнением, будто отправлялись в кругосветное путешествие, и выглядели совсем растерявшимися — как люди, забывшие дома самое необходимое. Каждый считал, что он собственнолично должен проверить колеса, оглобли, упряжь, прочно ли закреплен багаж. Причем солнце палило жарче, чем если бы светило сквозь увеличительное стекло. Непонятный разлад возник между тем, что делал каждый из нас, и тем, что делали остальные. Всякое движение руки шло вразрез с тем, что только что сделал попутчик, во всяком слове звучали отпор и раздражение; казалось, во все, что мы делали, вплетались тугие узлы. Ясно было только одно: мы все хотели оттуда уехать как можно быстрее. Но быстро не получалось. За столько времени мы успели бы проделать обратный путь даже на карачках!» — Литфас тяжело вздохнул.