Глава пятая
Однажды в конце мая – в одно из тех воскресений, когда все, как обычно, собрались на обед у бабушки с дедушкой, – тётя Ринучча, говоря о чём-то своём, вдруг небрежно бросила Лалаге:
– Ты уже написала матери, что это лето Тильда проведёт с вами?
Но не успела Лалага, недоверчиво покачавшая головой, открыть рот, как кузина вскочила со стула:
– Что ты такое говоришь? – воскликнула она возмущённо. – Я, как обычно, поеду в Плайямар.
В отношении пляжного отдыха жители Лоссая с давних пор делились на две партии: те, кто любил яхты и спартанскую жизнь, перебирались на остров Серпентария, где не было даже гостиницы и приходилось снимать комнаты в рыбацких домиках. Остальные ехали в Плайямар, куда уже дотянулись железная дорога, водопровод и электричество. Там построили набережную с четырьмя кафе-морожеными и ротондой для оркестра, разбили сад с фонтаном и скамейками, а на длинном песчаном пляже установили кабинки для переодевания, зонтики и шезлонги. Пляж назывался Лидо, и чтобы попасть туда, приходилось каждый раз платить за вход или покупать абонемент. В Плайямаре работали два кинотеатра, а в некоторых барах уже поставили телевизоры, потому что отдыхающие даже летом не могли оторваться от популярных передач «Угадай мелодию» и «Вдвое или ничего?».
Серпентария, конечно, ничем подобным похвастать не могла: только скалами, ветром, козами да кактусами-опунциями, жаловалась мать Лалаги мужу.
– Плайямар ещё нужно заслужить!
Марини принадлежали к партии Плайямара. Семья тёти Ринуччи бывала на острове всего пару раз, на экскурсии, в Пасхальный понедельник или чтобы посмотреть маттанцу, забой тунца. Но никто из Сорренти никогда не проводил там больше одной ночи и не рассматривал Серпентарию в качестве места длительного отдыха.
Откуда же это желание отправить Тильду на два месяца к Пау?
– Тебе нужен йод, – сказал дядя Даниэле тоном дружелюбным, но профессиональным, поскольку он работал врачом. – Ты очень бледная, и миндалины были воспалены.
– Когда это? – возмутилась Тильда. – Я прекрасно себя чувствую. А вот у него, – она ткнула пальцем в двоюродного брата, сына дяди Даниэле, – всегда болит горло.
Лалага молчала, боясь какой-нибудь невинной фразой вызвать гнев кузины. Она не могла поверить своему счастью: там, на острове, Тильда волей-неволей с ней подружится – среди горожан, приезжающих на отдых, не было ни одной девушки её возраста. Что касается девочек, постоянно живущих на острове, то к тринадцати-четырнадцати годам каждая из них либо уже работала швеёй, либо нанималась в услужение к отдыхающим. Да и в любом случае родители не отпустили бы их гулять в одиночку. Где это видано, чтобы невежественные деревенские девчонки, с грехом пополам закончившие начальную школу, водили дружбу с городскими?
С Ирен всё обстояло по-другому: Карлетто хоть и не принадлежали к сливкам общества, но все же не были ни фермерами, ни рыбаками.
– Торговцы, мелкие буржуа, – говорила мать Лалаги, которая могла соизволить поприветствовать хозяйку бара, но никогда не пригласила бы её в гости на чай. И ей очень не нравилось, что дружба между двумя девочками продолжались и после окончания начальной школы, пусть даже только потому, что иначе Лалага осталась бы на острове совсем одна.
– Почему бы тебе самой не отправиться на этот козий выгон? – спросила Тильда с вызовом. – Зачем мне туда ехать?
– Ты сама это прекрасно знаешь, синьорина, – прервал её дед, – может, хоть это тебя научит уму-разуму. Учти, решение принимала не только твоя мать – мы все с ней согласны. Так что этим летом о Плайямаре можешь только мечтать.
Тильда, побледнев от гнева, отбросила салфетку, вскочила из-за стола и направилась к двери.
– Вернись на место! – властно приказал ей дед.
– Оставь её в покое! – вмешалась тётя Электра. – Если придавать подобным выходкам слишком много значения, будет только хуже.
– По крайней мере, извинись! – прикрикнула тётя Ринучча, пытаясь показать, что обладает хоть какой-то властью над дочерью.
Тильда показала ей язык и в два прыжка выскочила в коридор.
Но её бунт так и остался всего лишь бравадой. Если уж вся семья, объединившись, решила, что ребёнок поедет к Пау, так оно и будет.
Лалага чувствовала себя виноватой перед сестрой, но ничего не могла поделать: её переполняло ощущение счастья. Беспокоило только одно: казалось, что все, кроме неё, знали причину этой ссылки. Знали, но не говорили. Впрочем, таковы уж Марини: о семейных делах они предпочитают не распространяться. Но разве сама Лалага – не часть семьи?