Иногда по утрам она вставала пораньше, полная решимости поговорить с отцом. Лалага даже уже предвкушала облегчение, ослабление этой невыносимой напряжённости, свалившейся ей на плечи. Потом она видела Тильду, безмятежно спящую рядом – никогда ещё сестра не выглядела такой красивой. А что, если она все-таки не заразилась? Стоит ли поднимать шумиху, которая разрушит всю её жизнь, из-за одного только гипотетического микроба, которого вполне может и не быть?
Лалагу интересовал и другой вопрос: если Тильда заразилась туберкулёзом, сколько пройдёт времени, прежде чем она сама станет заразной? Месяц? Год? Или время вышло и с ней уже сейчас опасно спать в одной кровати, дышать одним и тем же воздухом?
Как ни странно, она боялась не за себя – её беспокоила мысль, что кузина в ближайшие месяцы влюбится в нового парня и, как обычно, не задумываясь, не предупредив его об опасности, станет с ним целоваться, породив бесконечную цепочку заражений.
И что же, ей придётся смотреть на всё это и не вмешиваться? Или в подобном случае нарушение клятвы было бы оправданно? Может, лучше тогда признаться сразу и снять с души этот груз?
Но при всех своих сомнениях в одном она была уверена: стоит ей только кому-нибудь рассказать, как она навсегда потеряет дружбу и доверие кузины. А такая мысль казалась ей невыносимой.
Сама Тильда больше к этой теме не возвращалась. Казалось, сейчас все её мысли были только о скором возвращении в школу, а точнее, о переходе в гимназию. Из внутреннего кармана чемодана, лежавшего на шкафу, она достала учебник греческой грамматики и принялась усердно изучать алфавит нового языка. Множество тетрадных страниц было исписано альфами и бетами. Гаммы и дельты, начерченные палочкой, покрывали песчаный пляж. Она даже нашла где-то осколок кирпича и заполнила весь тротуар странными буквами, складывающимися в «TILDA SVRRHNTI». Дошло до того, что она принялась учить греческому алфавиту Пикку и Тома, которые вскоре уже повторяли нараспев:
Альфа бета гамма дельта
эпсилон дзета эта тета йота
каппа лямбда мю
ню кси омикрон пи!
Тильда больше не упоминала ни о Джорджо, ни о Франческо. А если кузина пыталась завести об этом речь, тут же прерывала её:
– Хватит! Забудь об этом.
Такое умалчивание Лалага ненавидела больше всего на свете: ещё никогда в жизни ей не было так одиноко. Она стала пленницей тайны, которой ни с кем не могла поделиться.
Глава восьмая
Ирен, конечно же, заметила её мучения, но посчитала, что они вызваны мыслями о смерти Франческо Дзайаса. Что говорить, ведь даже она сама, знавшая Франческо гораздо меньше, была потрясена. Ей то и дело приходили на ум реплики Альберто Лимонты, но теперь даже эти самые обычные слова казались предвестниками несчастья, и она непрерывно донимала Лалагу вопросами, не осознавая, что сыплет соль на куда более глубокую и болезненную рану:
– Как ты думаешь, он знал, что так серьёзно болен? Как считаешь, он ждал смерти или она застигла его врасплох, как и всех нас? – точно так же в период «усыновления» Пиладе и Анджелины они много раз спрашивали друг друга:
– Как бы ты хотела умереть: внезапно или имея возможность подготовиться?
У Аузилии и Лугии никаких сомнений по этому поводу не было: сколько Лалага себя помнила, обе служанки каждую первую пятницу месяца ходили исповедаться и причаститься, умоляя («умолять» в их понимании означало «требовать с особой настойчивостью и решимостью») о милости умереть не внезапно, во сне или ещё как-то, а зная о дне смерти заранее, чтобы успеть покаяться и посвятить свою душу Богу.
Доктор Пау же, напротив, говорил о пациентах, скончавшихся внезапно:
– Повезло, даже не успел ничего заметить.
В поддержку Аузилии и Лугии высказывалась и Баинджа: она рассказывала о Святой Урсуле, которая по ночам возглавляет процессию дев с фонарями и стучится в двери истинно верующих, чтобы предупредить их о том, что в течение трёх дней те умрут. И ещё о призрачной лошади, которая три ночи подряд скачет вокруг дома, где живёт обречённый на смерть: сама она незрима, но стук копыт раздаётся так громко, что уснуть невозможно.
– Я вот, если бы услышала стук копыт невидимой призрачной лошади, тут же умерла бы от страха, – шептала Лалага Ирен. Но до сих пор их рассуждения были чисто теоретическими, потому что смерть никогда не забирала никого из их знакомых.