– Не забывай, что ты говоришь о моем брате.
– Он точно не приемный? – Уточнила Хазан, и Ягыз покачал головой. – Может все-таки ронял его Гекхан? Ты его спроси на всякий случай.
Ягыз помотал головой, и Хазан улыбнулась, глядя, как непослушная челка упала ему на глаза, и он стал похож на совсем юного мальчишку.
– Поехали отсюда, – попросил он. – Подальше? На берег моря? На наше место?
– Это теперь «наше место»? – Переспросила Хазан, и Ягыз кивнул.
– Да. Это будет наше место. Нам надо будет еще выбрать нашу песню, наш особенный день, наше тайное слово…
– Поехали скорее, вот наше тайное слово, – решила Хазан, поворачивая ключи и глядя на Синана, которого госпожа Фазилет пыталась спустить с лестницы.
– Едем в наше место?
– И первая песня, которая будет на радио, когда мы приедем, будет нашей песней, – решила Хазан.
Этой песней оказалась «YMCA», поэтому они передумали.
========== Часть 19 ==========
Хазан была несправедлива к его брату.
Синану не пришлось дожидаться рождения третьего ребенка Керема и Ниль, чтобы понять, что шуточка затянулась.
Ему было достаточно поймать их в одной постели в доме в деревне. Конечно, человек, обладающий логикой спросил бы, как можно поймать тех, кто не скрывался, и о чем думал Синан, когда Керем увел Ниль ночевать в дом семьи Чамкыранов в деревне, ключи от которого привезла Хазан, а не остался с ним на ферме, но… Синан об этом просто не задумался, а когда утром пошел проверять, почему до сих пор не готов его завтрак, потерял аппетит.
И двух лучших друзей.
Так утверждал теперь Синан. «Предатели». Вот что он повторял из раза в раз. Предатели. Спелись у него за спиной. Предали его.
За спиной. Конечно же, за спиной. Они как минимум две недели жили в настоящем медовом месяце у него на глазах, разве их вина, что он повернулся к ним спиной в это время?
Версию Керема Ягызу сообщила Хазан, и, если честно, от обеих версий Ягыза с души рвало. Уровень драмы зашкаливал настолько, что Озджан Дениз отплевался бы.
Безответная любовь в девушку, влюбленную в его друга, он любит Ниль, она любит Синана, Синан любит себя. Любовный треугольник. Такое бывает, разомкнутый треугольник? Потом он становится ее лучшим другом, помогает ей, утирает слезы, сочувствует, поддерживает, медленно и незаметно для себя, для нее, и главное, для Синана, влюбляет ее в себя, но они боятся признаться в своих чувствах и себе, и друг другу, и другим, притворяясь, что это просто дружба и ничего более, пока Синан наконец не придает их отношениям пинка, заявив о своих грандиозных планах на их будущее, тогда в горной деревне. По словам Керема, он тогда практически открытым текстом объявил Синану о своих чувствах к Ниль, и Ягыз считал, что ключевым здесь было слово “практически”. Ягыз не знал, что именно тогда сказал ему Керем, но Синан был уверен, что ничего о чувствах к Ниль ему тогда не сказали. Когда Синан не хотел слышать, он не понимал намеков, но Керем решил, что получил благословение от Синана и вернулся в Стамбул с намерением во всем признаться Ниль.
Само собой, вместо того, чтобы сразу, как нормальный человек, признаться, он несколько недель шатался вокруг и тихо страдал.
Нет, Ягыз не понимал таких страданий. Почему надо было все так усложнять? Почему просто не признаться, вместо того чтобы молча страдать и изводить себя и всех вокруг? Парень и девушка влюблены друг в друга годы, но вместо того, чтобы просто признаться, поговорить и пожениться уже наконец, ходят и страдают, мол, «нельзя», мол, «неположено», мол «а что подумает Синан?», «а что подумают люди?». Да кому какая разница, что подумают Синан и люди, что за бред?
Ягыз предпочитал думать, что он уж не вел бы себя так глупо, поступил бы рационально и продуманно, как нормальный, не ушибленный в голову человек. Какое счастье, что они с Хазан взрослые зрелые люди, со взрослыми зрелыми убеждениями, какое счастье, влюбиться в нормального, не ушибленного в голову человека.
Стоп.
Влюбиться?
Ягыз потер лоб. Влюбиться? Серьезно?
Да нет, не может быть.
Да нет, оговорился просто. Кажется. Может быть.
Ягыз словно в кость вцепился в это слово. «Влюбился»? Правда? Серьезно? Может ли такое быть?
– Я виноват перед тобой, Ягыз.
О Аллах, Синан, как не вовремя. Так, что он сказал?
Ягыз поднял голову, глядя на брата, стоявшего на пороге его комнаты, оперевшись рукой о косяк. Последние несколько часов, насколько знал Ягыз, Синан провел в постели, упиваясь горем и утешениями бабушки, хлопотавшей над ним. Теперь, по-видимому, пришел за утешением к нему.
Ягыз кивнул брату, и Синан вошел в комнату, драматично падая на кровать Ягыза. Ягыз, на кровати которого лежали брюки и футболка, в которые он собирался переодеться, тяжело вздохнул, разворачиваясь к шкафу. Страдания брата не производили на него впечатления.
Ягыз сам не понимал, как такое происходило? Когда они были маленькими, Синана он любил больше всех в их семье, в таком не признаются, но Ягыз не привык себе лгать – так и было, из всех он больше всех любил Синана, из всех он был готов первым защитить Синана. Когда он был в Америке, он больше всего скучал по маме и Синану.
Когда это изменилось? Когда Синан перестал быть номером один в его семье для него?
Когда в его жизни появился дедушка, так ведь? Дедушка и бабушка, которые постоянно повторяли, как любят его, как ждут его, как хотят, чтобы он был рядом – и он из эгоизма и жалости к себе переключил всю свою любовь и желание защищать на них?
– О чем ты говоришь, Синан? – Спросил Ягыз, снимая рубашку и натягивая футболку.
– Я виноват перед тобой и Гекханом, – сказал Синан. – Я все время говорил, что Керем мой брат. Но это ведь неправда. Кровь все равно оказалась важнее, да? Вы с Гекханом ни за что бы так со мной не поступили. Ты не увел бы у меня любимую девушку.
О Аллах, начинается.
Ягыз присел в кресло, потирая лоб и прижимая двумя пальцами переносицу. Больше всего хотелось сказать Синану, что он прав, что это правда, что Ягыз его брат, не Керем, что не только в дедушке было дело, что не только поэтому Ягыз не вернулся в Турцию, когда отец позвал его работать в холдинге пять лет назад – потому что Керем заменил Ягыза в жизни Синана, заполнил даже больше, чем мог бы Ягыз, и что Ягыз позавидовал, да, позавидовал, расстроился, обиделся, поэтому он теперь не в Стамбуле, защищая своего брата от обид, а сидит здесь, в Орду, раздражаясь на чушь, которую брат несет.
– Не увел бы. Ты совершенно прав. Я бы ни за что и пальцем не коснулся девушки, которую ты любишь.
– Вот, я же говорил…
– Проблема в том, что и Керем этого не делал.
Синан, до того расслаблено лежавший на кровати Ягыза, подскочил, возмущенно глядя на него.
– Что? Ты что, спятил? Забыл?
– Синан, – Ягыз устало откинулся в кресле. – Перестань. Ты же не любишь Ниль.
– Как это не люблю? – Против ожидания Ягыза, Синан не заорал, он зашипел это, сузив глаза.
– С любимыми женщинами не поступают так, как ты поступал и поступаешь с Ниль, Синан. Любимым женщинам не изменяют. Любимых женщин не доводят до истерики. Любимым женщинам не предлагают подождать лет десять, пока ты не успокоишься. Ты не любишь Ниль, Синан, и никогда не любил. В тебе говорит только чувство собственничества.
– Откуда тебе знать, как поступают и не поступают с любимыми женщинами? Ты женишься на девчонке, которую за тебя выбрал дед.
Ягыз сжал зубы. Он не собирался отвлекаться сейчас, хотя очень хотелось отвлечься и сказать, что пусть первоначальный выбор сделал именно дед, но теперь…
Нет, не сейчас.
– Не веришь мне, хорошо. Не веришь в мой опыт – прекрасно. Посмотри на нашего деда. Так он обращался с нашей бабушкой? Посмотри на наших родителей. Посмотри на Гекхана. Что ты там сказал Ниль? Подождать лет до тридцати, а потом, нагулявшись, ты придешь к ней. И она, конечно, ждала бы тебя, как преданная Пенелопа, отгоняя от себя женихов.