Собаки почуяли его, принялись брехать, одна выскочила навстречу, зарычала, ощетиниваясь.
— Прочь пошла, — попер на нее Миронег.
— Кто таков? — вышел из-за ствола коренастый воин в годах с густой бородищей, в броне и при сулице[1].
— Бортник я, вы-то кто таковы? — с видимым спокойствием отозвался Миронег.
— Бортник пожаловал, — крикнул дозорный назад.
— Так веди того бортника, — отозвались с поляны.
Дозорный протянул было руку к рукаву рубахи Миронега.
— Сам ходить умею, — огрызнулся тот, выходя к усадьбе.
На поляне было многолюдно: с десяток добротно облаченных всадников, привязав коней к козлиному тыну, сидели на поваленных бревнах вкруг кольцевой каменки-очага и ждали, когда дожарится на вертеле мясо, воины, облаченные попроще, суетились вокруг. Внутренним чутьем Миронег понял, что шкворчит жиром его козленок. А и не понял бы, так белая окровавленная шкурка, валявшаяся здесь же, подсказала бы не хуже. Понятно, как кони сюда смогли попасть, на двух плоскодонных ладьях приплыли вместе с знатными ловчими. А по дороге те горе-охотнички и на островок его заглянули, не побрезговали.
Кто ж такие? Вон те, двое, что уселись на постеленную для них рогожу, по виду — отец и сын, ой, не из простых, высоко летают. Гриди[2] их ладно разодеты — узорочье по свитам, сапоги — мягкий сафьян, гривны серебряные на загорелых шеях, а уж эти так и вовсе глаз роскошью слепят, одни пестрыми цветами шитые корзени[3], небрежно накинутые на плечи, чего стоят. Отец с копной непослушных слегка вьющихся волос, прореженных первой проседью. Светлые брови как на валах покоились на мощных выступах надбровниц, крупный нос выделялся на почти квадратном лице, в изгибе тонких губ играла усмешка, крупные руки упирались в колени, такими меч таскать, что пушинку. Сын, хоть и смахивал на отца — и выступами бровей, и курчавой макушкой, и широким носом, а все ж был более мягок чертами лица, видно матушкина кровь сильно разбавила отцовское начало, а, может, молод еще, лет двадцати, не старше.
Миронег при виде богатой одежи не стушевался, видал он и не таких, а вот козлика было жаль, и одного ли, может, всех под нож пустили.
— Бортник это, — ответил на вопросительный взгляд главаря бородатый дозорный. — Кланяйся, лычаница болотная, — хотел он отвесить подзатыльник Миронегу, но тот зыркнул на него злым диким взглядом, что сразу охладило желание подучить невежу.
— Я-то бортник, и козел мой был, коли вы не приметили, — надменно проговорил Миронег.
— А мы — мытари[4], — усмехнулся главарь, — давно ли княжью долю платил, бортник? Чай, не на своей земле живешь.
— Нынче князей больно много, всем не наносишься, — в тон ему отозвался Миронег.
— Княже, дай я поучу этого смерда чумазого, — поднялся с бревна крепкий воин с пересекающим грубо вылепленное чело шрамом, и не дожидаясь одобрения, вынул из-за пояса плеть; болтавшегося на поясе меча, видно, Миронег был недостоин.
— Да не надобно, — встрепенулся юный княжич, — мы заплатим за ущерб, — начал он рыться в калите.
— Гюргя[5], не встревай, — осадил его отец, уже с азартом наблюдая за движениями своего гридя.
— Не добро это, — пролепетал юнец, но все ж смиренно сел.
«Гюргя, стало быть княжича Юрием кличут, а этот-то кто?» В чьей из разросшейся семьи рязанских князей вотчине ныне земли Червленого Яра Миронег толком не знал, да и сами князья вряд ли то ведали, постоянно враждуя. Однако по прошлой осени от Глеба приплывали, не он ли?
Меж тем воин со шрамом медленно стал разматывать плеть. Возраста он, должно, был одного с Миронегом, лет тридцати, и в плечах одного обхвата, вот только ростом бортник был на полголовы выше, но гридя то не смущало — подумаешь — смерд, нешто ратному ровня. Плети Миронегу случалось отхватывать, дядька Яким на расправу был скор, но он же и подсказывал: чтоб битым не быть — вертись проворней. Миронег не стал ждать, пока его ужалит тонкий ремешок, выхватив топор, первым наскочил, грозя обухом. Гридь умело отскочил, недовольно нахмурился, щелкнул плетью, но широко размахнуться не получилось, Миронег поймал ее налету, рванув из крепкой руки. Раздался хохот дружинников.
— Сам напросился, — рявкнул гридь, чуть отступая и вынимая из ножен меч.
— Не добро, — снова подал голос княжич.