Мальчик ничего не ответил.
— Пойдем. Сейчас, только попрощаюсь. Жена у меня тут.
Миронег приблизился к свежей могиле, встал на колени, наклонился, целуя землю, резко поднялся, подхватил найденыша и, не оглядываясь, поспешил к монастырю.
Под большим кряжистым деревом у боковых ворот на лавочке сидела все та же древняя черница.
— Я вот… нашел, — растеряно показал дитя Миронег. — Не ведаешь, матушка, чей?
— Твой, — беспечно махнула она рукой, — забирай. В утешение тебе дан.
— Да как-то «забирай»? — удивленно приподнял брови Миронег. — Это ж не щенок. Должно, его матушка где ждет, слезы роняет.
— Добрая матушка так-то дитятко запустит? — хмыкнула инокиня. — Забирай, велю, — властно прикрикнула она.
— Куда мне, у меня ничего нет.
— Теперь есть. Не бойся, дитятко, — собрала старуха морщинки в уголках губ, улыбаясь, — вот и батюшка тебе нашелся, теперь все у тебя ладно будет.
Перечить Миронег не стал и с найденышем на руках побрел к коню.
Ночь заглядывало в окошко горницы. На постоялом дворе все стихло, только слышно было, что где-то натужно лает собака. Чистые после бани нареченный отец и нареченный сын лежали на лавке, глядя на свет догорающей лучины. Весь оставшийся день Миронег вытравливал тоску суетой — узнал в граде, где можно переночевать да помыться, вместо драных обносок прикупил найденышу новую рубаху, порточки, поршни, кожушок. Суздаль — богатый град, на торгу чего только не сыщешь. Еще Миронег взял крынку молока и каравай хлеба, для коняги — овса. И все время рязанскому бортнику казалось, что сейчас кто-то крикнет в спину: «Эй, ты чего это нашего дитятко схватил, это ж наш!», но никто не кричал и даже не проявлял любопытства. В град монастырей съезжались паломники со всех концов необъятного Суздальского края, и никому до вновь прибывших не было дела.
К еде мальчонка почти не притронулся, пару раз откусил от каравая да сделал глоток из крынки.
— Ты пей, пей молоко, силы набирайся, а то вон какой слабенький, — подбодрил его Миронег, но найденыш только забился в уголок лежанки и затих. Миронега он еще побаивался.
Теперь они оба никак не могли уснуть.
— Был у меня пес, Лютым кликали, — просто начал рассказывать первое попавшееся Миронег. — Думаешь, свирепствовал? Куда там, ластился ко всем, руки лизал. Дурной был, не понимал, что сторожить надобно. Ну, я его в шутку Лютым и прозывал, потешался так, понятно? — Миронег скосил очи на мальчонку, тот внимательно слушал, слегка приоткрыв рот. — Так вот, пошли мы как-то с ним борти проверять. Я бортник, слыхал про таких? Это, что мед добывают, пчелок упрашивают поделиться. Мед любишь? — ответа не последовало. — Так вот, пошли мы с Лютым борти проверять, а тут зверюга вышла из чащи. Большая, матерая. У меня топорик был с собой, да что той громадине моя палочка. Уж начал я про себя прощение у Пресвятой Богородицы просить, и тут мой баловник ласковый как кинется на зверюгу, отчаянно, храбро, я и разобрать ничего не успел. Порвал моего Лютого зверь, да я изловчиться смог, отбился. Так вот. Хороший пес был.
Миронег замолчал, оба вздохнул, и зачем только рассказал, только дитя напугал.
— Жалко Лютого, — послышался слабенький голосочек.
— Это да, — тихо отозвался Миронег, чтобы не спугнуть.
— А как у тебя коня зовут? — спросил мальчик.
— Пока без имени. Просто конь. Хочешь, имя придумай.
— Каравай, — указала детская ручка на остатки хлеба на столе.
— Каравай так каравай, — легко согласился Миронег. — А как тебя зовут?
— Дармоед.
— Нет, будешь у меня Якимкой. Так моего дядьку звали, хороший муж был, крепкий, что дуб.
— Тятя, а ты меня не бросишь? — чуть пододвинулся к Миронегу мальчонка.
— Нет, без тя не спасусь, горе заест.
— Ты хороший, — сладко потянулся Якимка, прикрывая очи.
«Хороший», — вспомнилось Миронегу, по щеке снова покатилась слеза.
[1] Колода — гроб, выдолбленный в стволе или изготовленный из дерева.
Глава XXXVI. Дорога
Лето расхрабрилось, жарило все смелее и смелее, напористей, тянуло травы к солнцу, наливало спелостью первые ягоды и морило духотой решившихся выйти под высокое безоблачное небо людей.
Готовые к погрузке путники жались в тени прибрежных верб, без устали вытирая пот и поглядывая в сторону струга с немым вопросом: «Когда же?» Но корабелы не торопились впускать на борт чужаков, неспешно проверяли снасти, удобней укладывали грузы, чтобы высвободить место для новой поклажи, плескали палубу водой для прохлады.