Так, неожиданно для себя, отшельник-бортник стал главой большой общины. Пришлось крутиться, отстраиваться, наводить порядок, влезать в споры и судить виновных. Перевез Миронег в вервь и Купаву с Третьяком. Купава, возможно, и не хотела от родных стен уплывать, но здраво рассудила, что сыну при добром дядьке будет лучше. Теперь Третьяк жил большим двором со старухой матерью, женой и тремя детишками.
Обустраивая всех, не забыл Миронег и про Марфу. Водимой он нанял челядь, чтоб не стирала в кровь тяжелой работой тонкие пальчики. Да, он не мог ей обеспечить жизнь, привычную с детства. И старшина — то не князь, не боярин, и даже не детский дружинный, но все ж его птаха не должна знать нужды, он того не позволит. Пусть колдует над тестом, как сердцу любо, ткет затейливое полотно да поет песни притихшим от любопытства детишкам.
Стоило отцу с детьми вбежать в ворота, как припустил частый дождь.
— Миронег Корчич, — у воротного столба стояла встревоженная Елица, — мою там не видали? Ушла еще до полудня, а все нет да нет. Хворостина по ней плачет. Куда ее все время носит?
— Нет, тетенька Елица, мы Любаву не видали, — за отца ответила Прасковья.
— С Якимом милуется, — не стал темнить Миронег, — завтра сватов зашлю, честь по чести. Не серчай.
— А что мать полошится, так ей и дела нет, — напоказ вздохнула Елица, — выдрать все ж следует. Вот, что сейчас Радяте врать, ведь побьет же?
— Да уж выкрутишься, — подмигнул Миронег, поворачивая к дому.
Вместо прежней малой избы давно стояли хоромы с сенями, подклетями и светлицей.
— Быстрей, быстрей, пташки мои, — махала с крыльца своему запоздавшему семейству Марфа Миронова.
Хороша была старостиха, ой, хороша! Расцвела бабьей статью, округлилась пышной грудью и покатым изгибом бедра. Ссорились ли Миронег с водимой? Частенько, по мелочам, рыкнут друг на друга, насупятся, но долго дуться не могут, не получается. Кто-нибудь да подсядет мириться, притрется к боку, даря поцелуй.
С челядью и общинниками Марфа всегда вела себя чуть отстраненно, смотрела свысока, несла себя, с детства так приучена, да и кровь не водица. И вот ведь удивительно — никто не обижался, принимал как должное. И величали отчего-то Марфу «матушкой», хоть поначалу молоденькая жена бортника ну никак под матушку для убеленных сединой старцев и иссушенных жизнью старух не подходила. Что-то было в ней иное, чужеродное, но про то Миронег помалкивал.
— Матушка, матушка! Наш Якимка Любавку за себя берет! — еще издали растрезвонила новость Прасковья.
Марфа довольно улыбнулась.
Дети забежали в дом сушиться. Миронег с женой остались стоять в сенях.
— Вымок весь, — потрепала Марфа мужа по волосам, — не застудился бы. Может, и мы пойдем?
— Давай еще постоим, после такой-то духоты — хорошо, привольно, — Миронег с наслаждением вобрал ноздрями влажный воздух.
Марфа, сложив ладошки, собрала дождевую воду и омыла лицо.
— А мне отчего-то Юрий нынче приснился, — со вздохом проговорила она.
— Подарки должно опять пришлет, — приобнял жену Миронег.
— Недобро приснился, тревожно как-то, — положила ему голову на грудь Марфа.
— Да будет тебе. Сына князь женил, внук народился, с полуночным Юрием Всеволодовичем мирно живут, поганые присмирели. Чего ж еще?
— Не знаю, это я так, — махнула Марфа, — пустое.
— Хочешь, зимой санным путем к Рязани съездим? По монастырям пройдемся, за здравие детей молебны закажем, к мощам приложимся.
— Не надобно. Ту дверь я затворила, — подняла очи на мужа Марфа, — лучше давай Еленушку с зятем к Рождеству позовем. Уж соскучилась крепко. И внука ни разу не видели, уж охота посмотреть.
— Позовем, птаха моя.
— Пойдем пироги есть, — поманила Марфа Миронега в дом.
Миронег шагнул за ней, развернулся напоследок, глянул на небо. В просвете темных туч спускалось к окоему багряное солнце.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Мои добрые читатели, возможно, вам будет любопытно узнать, что же являлось правдой, а что вымыслом, в пробежавшей перед глазами истории.
В основу книги положен летописный рассказ о съезде в Исадах. Древо рязанских князей сильно разрослось к началу XIII века. Каждый из многочисленных двоюродных братьев и племянников претендовал на какую-то отчину Рязанской земли. Княжество стало дробиться на мелкие уделы, грозя окончательно превратиться в «лоскутное одеяло» под покровом великого князя Владимирского, активно вмешивающегося в рязанские дела.
По-своему надумал решить эту проблему один из рязанских князей Глеб Владимирович — древо разрослось, стало быть, стоит лишние ветви обрубить. Холодный расчет и ничего более. Точно не известно, какой стол Глеб занимал до кровавого съезда, возможно, сидел во втором по значимости граде Переяславле-Рязанском, а, может, был соправителем князя Романа Игоревича в Старой Рязани, как это часто было принято в то время.