– Не дура баба, – оценивающе заметила Маруся. – По тебе сразу это было видно. Но значит, дело в мужичке… Лукавить не буду – дело всегда в них. Я даже жалела, что своему яйца не отрезала, когда вышла за него. Сберегла б…
Они продолжили пить, и очень долго не возвращались к разговору, пока пьяные мысли не открыли новые двери, в куда более тёмные и тайные мысли.
– Уходить вам надо, золотце… Уходить! Не место вам здесь. Только помрёте все. Не думай ни о чём – беги. Даже если твой Гришка будет настаивать остаться, не слушай. Они всё думают, что с первого дня дело сделано, так, как и многие уже прикинули и смирились. – Низенькая и полненькая дама удивительно резко встала, и, взявшись за стакан Марии, бросила его в стену. – Забудь об этой дряни, так лучше будет. Для всех. Никому ничего хорошего она не сделала, только сгубила добрых людей.
Мария с удивлением и лёгким испугом смотрела на старушку, в голову которой уж очень сильно ударило. На пару секунд она представила на её месте Григория, который при знакомом и очень схожем пьяном рвении принимался рвать и метать всё вокруг. Пара слёз на её глазах заставили Марусю остудить пыл.
– Возьми кое-что, кое-что очень важное! – Бабулька резво скрылась у себя в комнате, и через полминуты вышла с медным крестом на цепочке. – Надень. Надень! Даже если не веришь – носи. Хочешь – не хочешь, но он тебе поможет.
Мария приняла крест, и с лёгкой небрежностью надела. В любой другой момент она бы отказала, но прямо здесь и сейчас, ей следовало это сделать. Она чувствовала это.
– Молись, чтобы он всем нам помог.
28 ноября 1988 года, полдень
На этот раз Григорий уже приказал (натурально, приказал) вернуться Серёже к работе. Последние пару дней он усердно разбирал избы покойников на мебель и интерьер. Обещанная пара недель работы приближалась к завершению, и очень скоро все могли наконец-то вернуться обратно в Белореченск. Сам же Григорий решил выписать себе выходной на один день… или пару. Он лишь проконтролировал сына, пока тот пахал под зорким глазом начальникам, и пошёл выпивать со своими новыми товарищами. Когда он в первый раз пошёл к ним, то плотно привязал себя к компании Бражника, и теперь не мог отказаться от обжигающего стаканчика горького удовольствия.
С самого утра Серёжа пахал, носясь от избы к избе, таща на ноющей спине то части шкафов, то стул или стол. Нет никакой помощи, ни совет, ни даже малейшей поддержки в лице придурковатого Борьки. Серёжа был один.
– Ну что, Гриша, как оцениваешь работу? – спросил Бражник, доливая в стакан самогон. Сегодня день казался достаточно тёплым, и оттого все угощения и закуски вынесли прямо на улицу.
Возможно Григорию просто казалось, но с каждым днём он действительно постепенно привыкал к местным климатическим условиям, и последнее время ходил практически в одной безрукавке. Ещё больше он ощущал приливы раскрепощённости. Когда он воссоединился с компанией, то заметил более оживлённый настрой. Все что-то обсуждали, а со стороны свинарника доносился какой-то гам, то ли драка, то ли забой.
– Нормально. Осталась только мелочь, – стёкла тут, стёкла там, – и работу можно окончить. – Он внимательно осмотрел окружающие его яства. Складывалось ощущение, словно Бражник вынес целый склад, лишь бы покутить вместе с друзьями.
– А что насчёт чердака? Не планировал ещё?
– Ч-чердак? – удивление комком застряло в горле. Григорий догадывался, что у дома должна быть мансарда или чердак, но в пылу работы он попросту забыл о том, что всё время было над его головой.
Бражник рассмеялся. Городские были такими смешными в своей наивности. Параллельно его смеху, из свинарника разнёсся душераздирающий вопль. Периодически это был настоящий кавардак, напоминающий то боль, то страх, то радость, то печаль. Свиньи словно пели друг другу, и всему миру, лишь бы каждое живое существо на земле было в курсе, что у них происходит. Слушать это было тошно, тяжелее было представить, какого находиться внутри вместе со всеми этими существами. Они рвали глотку, но не было похоже, что это могло умилостивить разъярённого и трудолюбивого мясника.
Григорию первым вспомнился тот отвратительный и скотский хряк, что мочился на его новый дом. И он был бы рад, если один из голосов вдалеке принадлежал той твари, спину которой теперь навсегда будут украшать длинные и болезненные шрамы. Он пытался не обращать внимания на крики, полностью прислушиваясь к Бражнику.