И вдруг я заметил на одном из низких холмов как будто жилье человека в виде избы. Да, как будто что-то в роде хижины маленькой, низенькой, в виде сруба, какие устраивают промышленники по берегам наших северных морей из наносного морского леса. Спрашиваю самоедов. Они самым равно душным образом объясняют, что это — действительно хижина, только старая, разрушенная уже, в которой когда-то давно-давно зимовали наши поморы.
Бывают такие сюрпризы в полярных путешествиях, когда думаешь, уж Бог весть куда забрался, где и нога не бывала человеческая, как вдруг оказывается, тут уже был русский человек и все это видел и знает.
Направляюсь туда, заинтересованный открытием, и, действительно, вижу следы русской зимовки: полуистлевшие, словно просоленные морским воздухом толстые бревна, неровно срубленные топором углы с следами пакли, размокшие кирпичи, следы какой-то первобытной каменки, разбитые черепки глиняной посуды. Не то жилище доисторического человека, не то, действительно, старое жилье-зимовка.
Между тем самоеды уже начинают рассказывать о ней историю, из которой я догадываюсь, что это хижина тех самых поморов — жителей Пустоозера, Колы на Мурмане и Холмогор, которые лет триста тому назад плавали на полуостров Ямал, пробираясь к самоедскому городку Мангазея.
А самоеды рассказывают о их плавании, как будто это было только вчера, описывая их уродливые шняки, с высокою кормою и носом, пестро-раскрашенными, с резными и позолоченными конями и лебедями, с развевающимся длинным тонким вымпелом, с крестом на верху мачты, с прямым парусом, который самоеды заимствовали у них, с многочисленными длинными веслами, которыми они пользовались в тех случаях, когда не мог помочь им ветер. Самоеды словно видели сами своими глазами эти маленькие флотилии с бородатыми лохматыми матросами, называемыми «русь»; они словно переживали тот страх дикарей, на долю которых выпадало счастие видеть первобытных наших мореплавателей, которых они и недолюбливали и вместе с тем боялись, но которых решительно не могли отвадить от этих берегов ни своими меткими стрелами, ни громкими криками с берегов, когда они заходили в реку Мутную и становились там на якорь.
Они рассказали мне даже про столкновения с этими отважными моряками, когда они гурьбой нападали на них во время плавания вверх по реке. Но нападения эти были безуспешны, так как им приходилось пускаться на оленях прочь от берега, как только раздавался первый оглушительный ружейный выстрел.
Об этих столкновениях у них до настоящего времени сохранились рассказы и легенды; про этих бородатых русских людей в мохнатых папахах у них до настоящего времени остались воспоминания, как о пришельцах из каких-то соседних стран, как о представителях сильных племен, которые, приходили, однако, к ним не воевать, а заводить торговлю. Самая торговля эта была какая-то странная, необыкновенная. Поморы выкладывали на берег товар и уплывали на лодках обратно. Дикари приходили тогда на берег и клали меха свои рядом с тем, что они облюбовали. И тяжелые железные топоры и ножи оплачивались темными лисицами и голубыми песцами, а яркие материи домашнего производства ценились как золото, заставляя любую красавицу этих тундр мечтать о необыкновенно-роскошном наряде.
Я попробовал было искать следов русской письменности на бревнах, но их не оказалось, потому что дерево уже распадалось на слои от сырого и соленого морского воздуха. Я попробовал было сделать раскопки, но в хижине ровно ничего не нашлось на земляном полу, кроме черепков и размокших кирпичей, которые разваливались от одного прикосновения моего ножа.
Только в стороне была могилка какая-то неизвестная, с холмиком, где, быть может, лежит еще и теперь в сохранности, в этой вечно мерзлой земле, труп отважного помора.
Помню, мы с час, по крайней мере, сидели в стенах этой полуразрушенной временем хижины, переживая старое, давнее время, и просидели бы, вероятно, еще долее, если бы тишину наших воспоминаний не нарушили какие-то неизвестные странные звуки.
В первый момент мне показалось, что это голос какой-нибудь птицы. Но наши собаки тревожно наставили уши, в следующий момент они бросились уже к самому берегу; еще момент, и они запели обычную песню:
«Ав-ав, ав-ав, ай-яй-яй-яй!» Начался под берегом гон. Мы бросились туда с ружьями наготове и увидали следующую картину.
На припае льда сидел белый медведь с медвежонком; кругом них подскакивали, такие же белые, наши собаки; медведи, кажется, не ожидали нападения, бродя по этим льдам, но собаки их уже атаковали. Они с ловкостью хищного зверя набрасывались на них, когда медведи хотели двинуться и скрыться, собаки с отчаянной отвагою хватали их за пышные белые гачи, и бедняги-медведи только повертывались, удивляясь их смелости и не зная, что делать.