Куски брал медленно. Жевал и глотал без спешки и жадности. Словом, вёл себя так, как надлежало воину. Тангулу вынесли и чашку кумыса, которую он так же степенно, маленькими глотками осушил.
Сытый желудок — приятный спутник. Возвращаясь, весел был воин Тангул. И мысли его были значительны. Думая о богатом стане царевича, Тангул вспомнил старинную пес-ню-сказание, слова, принадлежавшие будто бы Борте-хатум, старшей жене Чингисхана:
Плохо ли. иметь слишком много?
Хорошо ли иметь слишком мало?
И сам себе ответил: «Нет, совсем не плохо иметь слишком много, и, напротив, вовсе не хорошо иметь слишком мало!»
Над его одинокой юртой тоже вился дымок. Но чуткие ноздри Тангула безошибочно определили: отнюдь не сочной и сладкой бараниной пахнет. Едким дымом кизяка — сухого верблюжьего навоза — встречает хозяина его жилище.
Сузились Тангуловы узкие глаза. Полоснули даль горячими тонкими лезвиями. Там, к северу от степей, живут медлительные, привязанные к своим домам, полям и огородам русы. В их жилищах, храмах-церквах сберегается бессчётное добро. Золото и серебро — пудами. Самоцветных камней россыпи. Драгоценных узорчатых тканей сундуки. Приходи с острой саблей, метким луком, смертоносным копьём Тангул,— всё будет твоим! А искусные русские рабы сделают твою жизнь лёгкой и беззаботной!
Спрыгнул Тангул с лошади. Вошёл, согнувшись у порога, в юрту. Пусто и убого в ней. Старые, ветхие кошмы — всё убранство. На огне — скудное варево, что затеяла жена.
Не удостоив её словом, опустился на кошму. Принялся исподтишка, стараясь утаить своё необычное внимание, разглядывать жену. Тощая. Сухая, словно щепка. Лицо длинное. Углы рта скорбно опущены. Сгорблена, точно старуха. Плюнул презрительно. Разве это достойная жена ордынского воина? С горечью подумал: и в сыне, что теперь вместо него пасёт хозяйские табуны, уже нет и не будет исконных черт предков.
Правитель Орды, грозный и могущественный Мамай говорил ещё весной: «Пусть ни один из вас не пашет, будьте готовы на русские хлеба!» Не пахать — было сказано так, к слову. Испокон веков ордынцы жили скотом. Высокомерно относились к земледельцам: рабский, мол, труд. А вот про русские хлеба, похоже, говорилось всерьёз. Поняли и влиятельные князья-мурзы, и иные богатые, власть имущие люди, и простые воины-пастухи — разгневан Мамай на русских. Хочет жестоко отомстить за поражение своего войска на реке Воже.
«Что ж,— думалось Тангулу,— когда русы исправно платят свою дань-выход, всё достаётся ханам и их приближённым. Совсем другое — поход на русов. Тогда—будь смел и удачлив — можешь в одночасье безмерно разбогатеть». И, увы, воин-пастух Тангул был не одинок в таких мыслях. Многие, ох многие бедняки, почти нищие, надеялись походом на чужие земли, грабежом и разбоем переменить свою злосчастную судьбу. Отменно потрудились ордынские большие и малые владыки, чтобы разжечь алчность и жестокость своих подданных.
И преуспели в том.
Рвались монголо-татарские сотни, тысячи и тьмы на чужие земли. Убивать, жечь, грабить. Хватать и тащить всё, что попадётся под руку, норовя ухватить кус поболее, но не брезгуя и малым. Охотиться на людей, точно на бессловесною стенную или лесную живность. Пленные - тоже добыча. И отличная! Их можно оставить работниками-рабами. Или продать на рынках Кафы и иных работорговых городов.
А поход, в который собирался вести Орду сам Макай, обещал быть успешным и прибыточным. После Вожи все возможное и невозможное сделает Мамай, чтобы вернуть ускользающую власть над русскими. Так что берегитесь, русы! Не ждите ни милости, ни пощады! Заранее оплакивайте своих родных и близких! Загодя готовьтесь безропотно нести до конца дней своих рабское невольничье ярмо!
Тангул резко оттолкнул миску со скудной пищей, протянутую женой. Удивилась та чрезвычайно. Сколько помнила, никогда муж не отказывался от еды. Кабы знала женщина, сколь высоко воспарил Тангул в своих мечтах. Уже грезились ему тяжёлые золотые кубки, серебряные чаши, кровные кони, покорные рабы.
— Скорее бы! — произнёс вслух.
Жена молча ждала, что последует далее. В наступившей тишине оба услышали приближающийся дробный конский топот. Кто-то спешил к бедной юрте.
У жилища топот оборвался. Человек крикнул:
— Эй, Тангул, выходи!
Тангул узнал голос. Выскочил из юрты. На взмыленном коне скалил в задорной улыбке зубы Абдурахман, его приятель. Такой же пастух мурзы Алтанбека и такой же его воин.
— Добрые вести, Тангул!
От лихости и возбуждения Абдурахман поднял коня свечкой.
- Доблестный правитель наш, высокородный и могущественный, повелел сниматься. Идём на русов!
Видно, были то слова, которые следовало возгласить Абдурахману, разносящему военный приказ. Сказав их ещё шире заулыбался Абдурахман. И прибавил:
— Давай спорить, Тангул, кто полонит больше русов? А?
На половину полона. Твоя взяла- я отдам половину своих.
Выиграю- твоя половина плакала. А?!
Абдурахман, конечно, шутил. И он прекрасно знал: не очередной набег впереди. А один из великих походов Золотой Орды на народ, выходящий из повиновения. Поход, о котором будут потом слагаться песни и сказания, который принесёт славу и богатство его участникам. Вот какой это будет поход! И Абдурахман предвкушал знатную добычу, что достанется ему, молодому смелому воину. Оттого заливался счастливым смехом.
Приятели еще весело поддразнивали друг друга, когда услышали позади всхлипывания. Обернулись разом. У входа в юрту стояла жена Тангула и плакала. Тангул сдвинул брови. Виданное ли дело - жена правоверного мусульманина и воина плачет на людях?! И это в пору, когда надо радоваться славить всемилостивого и всемогущего аллаха и доблестного мудрого правителя Мамая, ниспосланного небом для укрепления силы и величия Золотой Орды!
— Женщина! - произнёс угрожающе Тангул. — В уме ли ты?
— Зачем?- жена глядела на Тангула с ненавистью и страхом. - Зачем вы не такие, как многие: не пашете землю, не живёте мирно...
Она не успела закончить.
Взвизгнул Тангул, выхватил из рук приятеля плеть и принялся остервенело хлестать жену:
— Я тебя проучу, чужеземка проклятая!
И, пнув уже поверженную на землю жену, точно извиняясь, сказал Абдурахману:
— Выгоню, как паршивую собаку!
На что Абдурахман добродушно отозвался:
— Не горюй, Тангул. У нас всё впереди. И скоро. Шибко
скоро!
И, поворотив коня, умчался разносить важнейший приказ.
Все ли ордынцы, подобно Тангулу и его другу Абдурахману, рвались в поход? Отнюдь не все. Многих принуждала к тому жестокая воля ордынских владык. Только легче ли было от этого русским и иным людям, над которыми поднималась кривая ордынская сабля?
Нет! Крестьянину едино: сам ли бежит по его полю, пожирает его жилище огонь или гонит его злой ветер. И от того и от другого равно горек пепел.
Повинуясь приказу могущественного правителя Мамая, снималось степное воинство. Щетинилась сотнями тысяч копий Золотая Орда. Набухали тяжёлыми стрелами колчаны. Облака пыли, вздымаемые ордынской конницей, предвестниками грядущих пожаров застилали небо.
Беда, столь ненавистно знаемая русскими землями, вновь поднимала голову. И целилась ныне в молодое сердце Руси — Москву.
Глава 2. ПРЕРВАННЫЙ ПИР
Над Москвой прошёл дождь. Весёлый, тёплый. Прибил пыль на улицах. Омыл листву деревьев. Ребятишек повеселил.
Вылезли на завалинки старики и старухи — кости погреть. Бабы и девки толпились у колодцев, гремели бадьями-вёдрами, новости слушали-рассказывали. В рукава фыркали, давились смехом. Молодое дело!