Рот Мамая скривился в самодовольной усмешке. Победа уже близка. Осталось только сделать последнее усилие, последний, даже небольшой толчок, и русы дрогнут, а затем и побегут. Они станут уже не войском, а толпой обезумевших людей, которых можно будет лишь беспощадно сечь и топить в Непрядве. Мамай еще раз посмотрел на поле боя, подумал немного и, полуобернувшись, громко крикнул:
— Хазмат!
Тот подбежал, наклонил голову.
— Сколько у нас воинов в запасе?
— Пять тысяч, о великий! Последние…
— И того довольно! Я оказываю тебе высокую честь: завершить битву победой!
Хазмат благодарно изогнулся в поклоне.
— Московитов прижать к Непрядве и оврагам и… истребить всех до единого. До единого!
Мамай потер ладони, как будто уже держал в руках эту самую победу, и добавил:
— А ежели попадется князь московский, доставить его в мой шатер живым или мертвым.
Хазмат поклонился и сбежал с холма. И уже через несколько минут пять тысяч всадников сорвались с места и с гиканьем унеслись вперед.
Хан повернулся к многочисленной свите и свысока оглядел ее. Тут находилось до семидесяти человек: знатные потомки девяти монгольских орд и много мурз, беков, нойонов и сайд. Некоторые из них были тайными недоброжелателями Мамая, но сейчас у всех на губах играли улыбки: победа сулила им изрядную добычу.
С наигранной усмешкой Мамай произнес:
— Ныне мы последуем примеру доблестных багатуров воителя вселенной Джебэ и Субедэ. Мы тоже положим пленных русских князей под помост, и я приглашаю вас вместе со мной попировать на нем в честь наших храбрых воинов… Мне бы Дмитрия московского засунуть под сей помост, да и побеседовать с ним по-дружески.
В свите дружно засмеялись острословию хана, а некоторые сразу же под приветственные возгласы присутствующих поспешили поздравить хана с победой, равной победам воителя вселенной и ослепительного.
Высоко подняв голову, Мамай величественно проследовал через расступившуюся свиту в свой шатер. Там он сел на отливавшую позолотой бархатную подушку и приказал подать себе арзу и плов из баранины, приготовленный по-китайски. Разрезал на ломти и душистую дыню «гуляби».
…Едва промчались мимо Зеленой дубравы последние пять тысяч вражеских всадников, как Ерема буквально скатился с дерева и подбежал к Боброку.
— Воевода, все! У Красного холма нету больше воинов!
С тем же известием прибежали и ратники с южной окраины дубравы. Да воевода и сам видел то, чего он так нетерпеливо ждал. Теперь нельзя было медлить ни минуты.
Он выпрямился и негромко сказал:
— По коням!
Словно искра проскочила по рядам Засадного. Наконец-то!
Долго сдерживаемое нетерпение прорвалось. Ратники как один бросились к лошадям и мигом уселись в седла. Боброк привстал на стременах и обнажил меч.
— Теперь наш черед, братья! Дерзайте!
Воевода и князь Владимир Андреевич пришпорили коней и сразу пустили их вскачь. Как смертоносная лава в бешеной ярости вылился из дубравы на равнину Засадный полк и покатился по полю расстилающимся шквалом.
Припав к луке, следом за Боброком мчался на своем вороном скакуне Ерема. Над его головой, как огненная стрела, сверкала на солнце обнаженная сабля.
Вражеские войска правого крыла, в том числе и включившиеся в битву свежие пять тысяч, были настигнуты ратниками Засадного и молниеносно смяты. В считанное время почти половина их была уничтожена. Все это произошло так быстро и неожиданно для ордынцев, что многие из них погибли под мечами засадников, так и не узнав, кто напал на них с тыла.
Ерема, как заведенная юла, вертелся на своем вороном в самой гуще свалки, не отставая от Боброка. Он с самого начала присмотрелся к одному ловкому приему воеводы. Сближаясь с врагом, Боброк направлял лошадь прямо на него и только в самый последний миг рывком отклонял послушного коня чуть вправо и наносил удар мечом налево, через луку седла. Прием этот требовал исключительной точности и безукоризненного управления лошадью. Ерема быстро освоил его, и его сабля не знала промаха. Он даже успел сорвать с головы дородного, как видно, знатного ордынца, повисшего после удара сабли на лошади, роскошную шелковую чалму и поспешно засунуть ее за пазуху.
«Ловко, Еремка!» — отметил он про себя.
Засадный полк, разметав правое крыло ордынской конницы, устремился на помощь Большому полку и врезался в пешую массу вражеского куля. И тут с Еремой случилась беда. Какой-то ордынец упал на землю и, защищаясь, выставил вперед саблю. Перескочив через него, Еремин конь смял ордынца задними копытами, но напоролся брюхом на саблю, которая каким-то образом уперлась рукоятью в земную твердь. Конь грохнулся на передние ноги, и Ерема, кувыркнувшись в воздухе, перелетел через его голову. Ему повезло: он упал на двух мертвецов — русского и ордынца, вцепившихся друг в друга в последней смертельной схватке, и почти не ушибся. Ерема быстро вскочил и выставил вперед саблю, которую все же не выпустил из рук. Шлем и щит его отлетели в сторону, но ему уже некогда было их искать: к нему устремилось человек пять вражеских воинов.