У Еремы заныло под ложечкой: встреча эта не сулила ему ничего веселого. Он оглянулся и увидел рядом с мертвым дружинником меч. Ерема схватил его. Саблей и мечом он успешно отразил первые наскоки врагов. Но, разъяренные, они наседали все больше и больше. Когда же Ерема сильно ранил одного из них и он отполз в сторону, остальные совсем осатанели, стараясь достать саблями «рыжего мангуса».
Это было поразительное зрелище. В руках Еремы клинки шипели, как змеи, на них вспыхивали искры от солнечных лучей, а он все вертел и вертел ими, словно жонглер, показывая изумительное мастерство и бесстрашие.
Отчаявшись сразить «заколдованного руса» саблей, один из ордынцев схватил валявшееся на земле копье и метнул его изо всех сил в Ерему. Копье мелькнуло в воздухе как смерть. Ерема похолодел и невольно дернул головой чуть в сторону. Копье пролетело мимо его уха, но тупым концом сильно ударило в висок. Ерема покачнулся, в глазах мелькнули зеленовато-красные вспышки, и он рухнул без сознания. С радостным рычанием к нему подскочил рослый ордынец с поднятой саблей. Но он не успел опустить смертоносную сталь — повалился рядом с Еремой. Ослябя выдернул из трепещущего тела врага рогатину, другие подоспевшие ратники прикончили остальных. Ослябя наклонился и удивленно воскликнул:
— Ерема, вертопрах рыжий! Царство ему небесное!
Ослябя набожно перекрестился и побежал дальше…
Ерема очнулся скоро, приподнялся и сел. Голова его, тяжелая и непослушная, словно пивной котел, сначала ничего не соображала. Ерема огляделся и понемногу стал приходить в себя. Неподалеку он увидел ордынцев, теснивших русских ратников, среди которых была и Алена со стягом в руках.
— Ишь куцогузый, до сей поры жив, — пробормотал он то ли об Алене, то ли о самом себе.
Голова кружилась. Ерема с трудом поднялся, взял меч, разыскал шлем и щит. Почти рядом он заметил повозку с водяной бочкой и большой, стоявшей на земле деревянной кадкой, из которой чей-то потерявший хозяина конь пил воду. Ерема подошел, отодвинул лошадиную морду и окунул голову в кадку, а затем вдоволь напился холодной воды из бочки. Вода совсем освежила его. Он взобрался на коня, который, судя по сбруе, принадлежал ордынцу, и вскоре, совсем оправившись, поехал к своему полку.
Ахмат, прискакавший вместе с воинами джунгара к Красному холму, затерялся среди скопления всадников. Он зорко присматривался ко всему. Не вызывая никаких подозрений, так как был одет по-местному, он как бы по делу объехал раза два вокруг холма, лихорадочно соображая, как прорваться на Красный холм и посчитаться с Мамаем. Но сделать это было не так-то просто.
На гребне холма располагалась многочисленная ханская свита, кругом торчали тургауды-охранники, а у входа в шатер стояли два рослых часовых. Ахмат понимал, что не пройдет и половины дороги к вершине холма, как его схватят.
Когда по распоряжению Мамая воины джунгара во главе с новым темником были посланы вновь против русов и поляна опустела, Ахмат едва успел юркнуть в задние ряды воинов, которые еще стояли у Красного холма. Но и тут ему оставаться долго было нельзя: джагуны заметят, что он чужой, и вмиг доставят его к Мамаю. В этом случае его желание сбудется — он встретится с ханом, но уже в последний раз.
— Проклятый шайтан, как мне до тебя добраться! — бормотал Ахмат в бешенстве от собственного бессилия, проезжая между всадниками как бы в поисках своей сотни. Ничего в голову ему не приходило.
Но вот по приказу хана в бой ринулись под командой Хазмата оставшиеся пять тысяч всадников, и Ахмату ничего не оставалось, как следовать за ними. Казалось, надежды его совсем рухнули. Но тут наконец ему пришла на ум счастливая мысль.
«Эх, была не была! Добро не помогло, может, худо поможет».
Когда всадники, миновав лощину, поскакали дальше, Ахмат остановил коня и спрыгнул на землю, делая вид, что случилось что-то с подпругой. Наклонившись, он то
отпускал ремень, то вновь подтягивал его, даже один раз совсем снял седло, как бы поправляя потник и чепрак. Он выждал некоторое время и не торопясь прицепил свои джагунские знаки различия. Только после этого наметом погнал коня обратно к Красному холму.