Ханскую столицу душил августовский зной. Горячий заволжский ветер нес песок и скручивал воздушные воронки из пыли и мусора на узких улицах Сарай-Берке. Даже рынок, самое неугомонное место города, затих, разморенный духотой.
Мамай также изнывал от жары. В одной нижней белой рубахе, распахнутой на груди, в широких темно-синих плисовых шароварах и домашних чувяках с загнутыми кверху носами он то и дело отхлебывал из серебряного кувшина прохладный кисловатый кумыс. Поскорей закончить срочные государственные дела и вон из пыльного города на степной простор!
Вместе с визирем Хазматом они составили послания грозному повелителю Самарканда Тимур-ленгу и хану Тохтамышу, только год назад утвердившемуся во власти в соседней Белой Орде. Оба послания были по-восточному витиевато-дружественные, содержали уверения в дружбе и мире. Для того решающего шага, который задумал сделать Мамай, надо было, чтобы на восточной границе Золотой Орды пребывали мир и тишина. Он спросил Хазмата, нет ли вестей от мурзы Бегича. Вестей пока не было, и Мамай отпустил визиря. Победа Бегича над Москвой также нужна была Мамаю для того шага, который он решил совершить.
Мамай хотел уже переодеваться в дорогу, да остановился, присел на скамью, покрытую ковром, задумался. Он не хотел делиться своими мыслями с Хазматом. Хазмат был знатным, принадлежал к одной из ветвей сильно расплодившегося рода чингисханидов. А он, Мамай? Он был сыном довольно богатого, но, увы, совсем не родовитого скотовода, жившего в Крымском улусе. Более двадцати лет назад, молодой, проворный, он своей личной храбростью, способностями в военном деле, природной хитростью и умением ладить с военачальниками выбился в конце концов в джагуны. Это придало ему смелости. Не стесняясь в средствах, иногда даже вероломно убирая с дороги опасных соперников, он стал тысячником.
Расторопного, смышленого тысячника заметил правивший тогда хан Бердибек, который тоже не брезговал ничем: убив своего отца Джанибека, он завладел троном. Бердибек приблизил к себе Мамая, отдал ему в жены свою дочь. Вскоре хан возвел его в темники и сделал полноправным правителем Крымского улуса. Мамай завел своих нукеров, его влияние возрастало как в улусе, так и за его пределами. Но это его не удовлетворяло. Непомерное тщеславие толкало к большему. Однако он не был чингисханидом и происходил, как он сам выражался, «из навоза». Это было главным препятствием для его дальнейшего возвышения. И он стал ждать своего часа.
Когда в 60—70-х годах XIV века в Золотой Орде наступила пора смут и дворцовых переворотов и родовитые претенденты на трон убивали ханов, чтобы, обретя власть, уже через полгода или год быть самим убитыми,
Мамай, уже обладая фактически значительной военной и гражданской властью, решил вступить в эту кровавую игру. Он не решился сразу сам занять трон. Он подбирал и возводил при себе в послушные ханы отдельных ленивых и неспособных чингисханидов, занимавшихся лишь своими гаремами. Но когда в 1378 году умер его подручный хан Мухаммед-Булак, Мамай решил, что его час пришел, и отказался от назначения подставных ханов. Он поступил так не потому, что при дворе не было подходящих преемников среди чингисханидов. Напротив, желающих было сколько угодно, но Мамай решил сам наконец стать ханом. В этом и состоял важнейший шаг, который он задумал осуществить. Конечно, он и сейчас был полновластным хозяином Орды. Но ему необходимо было, чтобы объявление его ханом произошло торжественно, с соблюдением всех заветов Чингисхана и обычаев, применявшихся в таких случаях выдающимися правителями Золотой Орды Батыем и Узбеком.