— Ловко, Еремка! — видимо, по привычке проговорил Ерема. — Алене припасу…
Едва он вскочил на коня, как на поляну выметнулось несколько татарских обозных повозок, а за ними, взмахивая мечами, мчались русские всадники. С повозок ринулись в смертельном страхе с десяток возчиков. Двое из них были тут же зарублены, а остальные мгновенно попадали в траву и быстро поползли по поляне в сторону Еремы. Повозки, преследуемые русскими, вновь скрылись в лесу, а оставшиеся ордынцы, еще совсем безусые юнцы, которых в войске брали обычно в обозники или для присмотра за гуртами скота, ползли по траве с перекошенными от ужаса лицами, поминутно оглядываясь. Тут-то перед ними и вырос на коне Ерема.
— Токтандар! Мен атам![2] Всех перебью до единого! — заорал он во все горло, мешая русские слова с татарскими и натягивая лук.
От неожиданности молодые ордынцы замерли на месте, затем вскочили, сбились в кучу. Ерема вновь грозно потребовал:
— Каруды мастандар, иттин балалары![3] А то всем карачун башка!
Один из ордынцев бросился было на него с саблей, но Ерема тотчас же уложил его стрелой, и выхватил свою саблю.
— Кейн![4] А ну, робя, окружай их, кругом, кругом заходи, рожон им в пуп! — кричал Ерема, как будто и в самом деле с ним было много русских воинов.
Насмерть перепуганные ордынцы побросали оружие и попятились. Наезжая на них конем и вертя в воздухе саблей, Ерема зло покрикивал:
— Илгери журу! Айда, кеттик![5] Дьяволово отродье!..
Покорившись судьбе, ордынцы толпой направились наконец в сторону, куда указывал Ерема. Довольный, он задорно бормотал:
— Ловко, Еремка! Наша берет!
…Когда, сопровождая пленных, Ерема выехал к княжескому стану, многие ратники удивленно и с восхищением смотрели на него.
— Гля, робя, во Муромец! Один сколь басурман приволок.
Но Ерема горделиво проехал мимо них, даже не повернув головы.
Дмитрий Иванович тоже заметил странную группу вражеских воинов, которых гнал вперед всего лишь один русский ратник, и вместе со всей своей свитой направился к нему.
Ерема враз растерялся, увидев вокруг себя всадников в блестящих доспехах, с него мигом слетел горделивый вид. Он поспешно соскочил с лошади, шмыгнул по-мальчишески носом и сдернул с головы шапчонку, открыв копну рыжих вьющихся волос.
Присмотревшись к пленникам, воевода Бренк усмехнулся:
— Да они ж все юнцы сопливые. Со страху-то, видно, и поддались сему рыжему парню. Обозники, поди…
— А хоть бы и обозники, все едино враги, — угрюмо отозвался Боброк.
Дмитрий Иванович спешился, подошел к Ереме.
— Один взял? — кивнул он на пленников.
— Ага!.. — несмело произнес Ерема и умолк, опустив голову. Он чувствовал себя так, словно его собирались высечь.
Дмитрий Иванович минуту с интересом смотрел на чуть курносое, с широко поставленными глазами лицо, а затем, повернувшись к Владимиру Андреевичу, кивнул головой:
— Видал? Сыщи таких-то в других землях! — И снова обратился к Ереме: — Как же ты один управился с такой оравой?
Ерема широко улыбнулся, ободренный приветливостью князя.
— А мы повадки ихние знаем. Ить они свою смекалку имеют, а мы свою.
Все одобрительно засмеялись. Глаза Дмитрия Ивановича сверкнули довольным огоньком.
— Слыхал, Михалыч? — обратился он к Боброку. — У них своя смекалка, а у нас своя. Разумеешь?
Ерема совсем осмелел, даже придвинулся к князю ближе, чем полагалось простому смерду, и произнес доверительно:
— Батяня мой, царство ему небесное, сказывал старинную сказку про орех. Горделив был сей орех, хвалился, будто он крепче всего на свете. А камень взял да ненароком стукнул по нему. Орех и треснул. Також и басурманин. Поначалу, княже, он вон как крепок, — Ерема даже головой покачал, — вроде того ореха. А ежели чуток поднатужиться да эдак по нему и трахнуть со всей силы, — Ерема для выразительности взмахнул кулаком, — он враз и утихомирится.
— Верно, парень! Утихомирится! — с восхищением воскликнул великий князь и ободряюще тряхнул его за плечо. — Как кличут-то тебя?
— А Еремка. Еремей, стало быть.
— Тутошний?
— Ага… У боярина Вельяминова в послужильцах хожу.
Дмитрий Иванович метнул взгляд на Вельяминова: