Хан передохнул от переполнявшей его ярости и, указывая на помертвевшего темника плетью, распорядился:
— Хазмат! Убери эту дохлую собаку в обоз. В тумен пошли другого батыра.
Он резко крутнулся и пошел к шатру. Тургауды поспешно отдернули полог, но Мамай остановился у входа.
— Челибей!
Тот подскочил к хану и, склонившись, замер. Мамай сам дал ему титул Темир-мурзы, но продолжал называть по-прежнему.
— Ты начнешь битву поединком. Вожский свой позор ты вернешь русам на конце своего копья!
Челибей молча приложил левую руку к груди. Хан был уверен: его любимец победит в поединке, и это послужит для воинов воодушевляющим примером.
Усаживаясь в шатре на ковер по-восточному, Мамай наткнулся на книгу с поэмой золотоордынского поэта Кутьбы «Хосров и Ширин». В походах хан любил, когда ему читали стихи из этой поэмы. Но сейчас он сердито отбросил книгу. Не взглянул и на золотисто-оранжевую дыню «гуляби», присланную ему в подарок из-под Самарканда. Ему было не по себе. Он сел на ковер и уперся взглядом в одну точку. В предстоящей битве все как будто было учтено: темникам и мурзам даны точные указания, намечены способы ведения боя. И все же его что-то тревожило.
Вспомнил о своих сокровищах, которых было накоплено немало. Но часть их была надежно спрятана в тайнике в столице, а другая, большая, находилась в Крымском улусе у верных друзей, которых он приобрел, когда был там правителем.
Стало быть, и с богатством все обстояло благополучно. Почему же его не покидало какое-то смутное, тягостное предчувствие беды? Он так и не смог уяснить причину своего беспокойства.
Ратники Большого полка поднялись рано, едва только сквозь густой туман забрезжил свет. Они сытно позавтракали и сразу же начали обряжаться в военные доспехи. Затем дружины и ополчения со своими значками стали занимать боевые места справа и слева от великокняжеского стяга. Выполняя указание великого князя, воевода Бренк отбирал наиболее рослых и крепких воинов для пополнения Передового полка. Отобрал он и Пересвета. Ослябя и Алена тотчас же начали просить взять их тоже, но Бренк отрезал:
— Вам быть тут, в московской дружине. Великокняжеский стяг кто охранять станет? Вам почет князем оказан, а вы все свое торочите!..
Пришлось подчиниться.
Обнимая крепко Пересвета, Ослябя хлопал его по спине и даже всхлипнул немного.
— Зрю, брате, раны тяжкие на теле твоем. Падет глава твоя на сырую землю…
— Да не причитай ты, брат Ослябя, — отбивался от него Пересвет. — Ить я пока не покойник.
Он привлек к себе Алену и слегка потрепал ее за подбородок.
— Ну, Лексей, Прощевай! Останешься жив — поминай непутевого монаха Александра Пересвета. Будешь добром поминать али как? — склонил он голову набок.
Алена торопливо закивала и трепетно припала к его плечу, слезы бусинками покатились по ее щекам. В этом огромном скопище людей он был единственным, к кому она привязалась всем сердцем, как к родному отцу. Пересвет принялся ее утешать:
— Ну, ну, сие уж совсем негоже. Такой добрый молодец и плакать.
Из толпы ратников выскочил вдруг Юрка-сапожник и стал рядом с Пересветом.
— А я тоже иду!
— Как, и ты в Передовой идешь? — удивленно спросила Алена.
— Иду! Воевода выбрал. Да и как без меня Передовой может устоять? Ни в жисть!
Алена искоса взглянула на Юрку. В шлеме, ладно пригнанной кольчуге, с мечом на поясе он и впрямь выглядел богатырем. В ее голове скользнула мысль: «Балабон, а, видать, храбрец». А Юрка бахвалился дальше:
— Да весь полк может мечей не вынимать, мы вот с ним одни с Мамайкой справимся. Правда, монах?
— И когда ты, Юрий, перестанешь вот эдак хвастать? — с осуждающей усмешкой произнес Пересвет.
Юрка тут же нашелся:
— Сегодня начал, через неделю кончу.
Он хотел еще что-то сказать, но Ослябя сгреб его в охапку и начал обнимать, горячо приговаривая:
— Храни тебя господь, раба божьего, пустомелю!
Юрка освободился от объятий Осляби, спросил:
— Может, и ты, Аленя, обнимешь меня?
Алена лукаво, с ехидцей зыркнула на него.
— А ты девок ругать не будешь?
— Дались тебе девки! Да я их всех люблю, пропади они пропадом!
Алена быстро обняла Юрку, крепко и горячо поцеловала его, чувствуя, как тревожно вдруг кольнула ее близость мужской плоти. Она тут же отскочила от него и отвернулась. Ее испугала вспыхнувшая в ней жажда мужской ласки. Юрка удивленно посмотрел на нее. Ему почудилось, что на него пахнуло необычным теплом, по-женски ласковым и нежным. Но он ничего не сказал.