Агнес вошла в гостиную с коньками в руках. Она была в тот день неразговорчива и на все вопросы Катинки отвечала коротко «нет» или «да»… Потом остановилась у окна, стала глядеть на улицу – и вдруг разрыдалась.
– Что с вами, фрекен Линде, вы больны? – спросила Катинка; она подошла к Агнес и обвила рукой ее талию. – Что случилось?
Агнес пыталась сдержать слезы, но они лились все сильнее. Она отстранила руку Катинки.
– Можно мне туда? – спросила она и вошла в спальню. В спальне она бросилась на кровать и во внезапном порыве поведала Катинке все: как она любит Андерсена, а он только играет ею и у нее нет больше сил терпеть.
С того дня Катинка стала поверенной фрекен Линде.
Катинка привыкла быть чьей-нибудь поверенной. Так повелось еще смолоду, когда она жила у матери. Все страждущие сердца обращались к ней. Наверное, их к тому располагала ее тихая повадка и малоречивость. Ей как нельзя лучше подходило выслушивать других.
Фрекен Линде являлась почти каждый день и часами просиживала у Катинки. Разговор шел всегда об одном и том же – о ее любви и о нем. И каждый раз она, как новость, рассказывала то, что было говорено уже сотни раз.
Просидев и проговорив так три, а то и четыре часа подряд и поплакав под конец, фрекен Агнес складывала свое рукоделие.
– А в общем мы просто две глупые клуши, – говорила она в заключение.
И вот теперь с наступлением весны они вдвоем сидели у реки.
Агнес говорила, Катинка слушала. Она сидела, сложив руки на коленях, и смотрела вдаль, на луга. Они были окутаны дымкой, равнина напоминала большое синее море. Трудно было сказать, где кончается вода и начинается небо – все сливалось в одну смутную голубую ширь. А купы ив были похожи на острова.
Агнес рассказывала, как все началось, как она приехала из Копенгагена домой и познакомилась с Андерсеном. Прошло несколько месяцев, а она все еще не догадывалась, что любит его.
Катинка слушала и не слушала. Она знала всю историю наизусть и молча кивала головой.
Но мало-помалу она стала как бы участницей чужой любви. Она знала все ее перипетии и переживала их так, точно они касались ее самое. Ведь у них с Агнес разговор шел всегда об одном и том же.
Слова любви обжились в душе Катинки. И она привыкла постоянно думать обо всем, что несла с собой любовь двух посторонних ей людей.
Проводив Агнес до поворота дороги, она возвращалась домой и потом подолгу сидела в саду в беседке под бузиной. А любовные слова словно витали вокруг нее, и она снова слышала и снова передумывала их.
Таково уж было свойство ее тихой, с ленцой натуры – слова и мысли, однажды коснувшиеся ее, как бы возвращались к ней снова и снова и сживались с ней.
Под конец они совсем завладевали ею. И преображались в мечты, и уносили ее далеко-далеко, она и сама не знала куда.
Дом их в последнее время как-то опустел. С наступлением весны Хус реже заглядывал к ним.
– Работы невпроворот, – объяснял он.
А когда он приходил, то часто бывал не в духе. Иной раз он даже будто и не замечал, как радуется Катинка его приезду, говорил все больше с Баем, хотя Катинке многое хотелось ему сказать и о многом посоветоваться.
Ведь как раз весной самая пора что-то посадить, что-то починить…
Нет, с Хусом творилось что-то неладное. Может, он не ужился с батраками Кьера, – поговаривали, что ему нелегко угодить в работе…
Впрочем, и на саму Катинку находила теперь иной раз какая-то тоска.
Может, оттого, что она мало спала.
По вечерам, пока Бай раздевался и бродил из комнаты в комнату, она оставалась в гостиной. А он все ходил взад и вперед полуголый, а потом садился на край кровати и принимался болтать, и конца этой болтовне не было.
Катинка очень уставала оттого, что он все никак не угомонится и не замолчит.
А когда она наконец сама ложилась в потемках рядом с Баем, который уже спал глубоким сном, ей не спалось и было не по себе, и она вставала и снова выходила в гостиную. Там она садилась у окна. С шумом проносился ночной курьерский, и снова воцарялась немая тишина. Ни звука, ни ветерка в летней ночи. Брезжил первый сероватый луч рассвета, с лугов тянуло холодом и сыростью.
Потом становилось все светлее и светлее, затягивали свою песню жаворонки.
Хус говорил, что очень любит встречать рассвет.
Он рассказывал, как наступает утро в горах. Словно бескрайнее золотисто-багряное море наполовину из золота, наполовину из роз заливает одну гору за другой, говорил он. А вершины плавают островками в этом огромном море…
А потом мало-помалу вершины начинают полыхать огнем, говорил он…
И тогда встает солнце.
Оно поднимается все выше.
И словно большим крылом выметает мрак из долин.
Он часто рассказывал теперь о чем-нибудь в этом роде, о чем-нибудь, что повидал в своих путешествиях.
Он вообще стал теперь гораздо разговорчивей– если вообще был в настроении говорить.
…Уже совсем рассветало, а Катинка все еще сидела у окна. Но пора и ей на покой.
В спальне было душно, Бай спал, сбросив с себя одеяло.
Если Хус приезжал к вечеру, они чаще всего сидели в беседке под бузиной.
Прибывал восьмичасовой поезд. Какой-нибудь крестьянин выбирался из вагона и, шагая по платформе, кланялся им.
Они выходили в сад. Вишневые деревья стояли в цвету. Белые лепестки сверкающим дождем осыпались на лужайку.
Они молча сидели и смотрели на белые деревья. Казалось, ласковое безмолвие вечера обволакивает все вокруг. Слышно было, как где-то в поселке хлопает дверь. За полями призывно мычали коровы.
Катинка рассказывала о своем родном городе.
О подругах, братьях и о старом доме, где было полно голубей.
– А потом, после смерти отца, мы переехали на другую квартиру – я и мама… Хорошее это было время… Ну, а потом я вышла замуж.
Хус смотрел, как вишневые лепестки легкими снежинками бесшумно опускаются на траву.
– Тора Берг– до чего ж она была веселая… Вечером, бывало, возвращается из гостей и бросает песок во все окна подряд, а за ней по пятам целый гарнизон…
Катинка помолчала.
– Она тоже вышла замуж, – сказала она. – Говорят, у нее полон дом детей…
По дороге прошел какой-то человек.
– Добрый вечер, – сказал он через плетень.
– Добрый вечер, Кристен Педер.
– Добрый вечер, – сказала Катинка.
– Да, – снова заговорила Катинка. – В последний раз я видела ее на моей свадьбе. Девушки пели, они стояли у органа, на хорах… Я так и вижу их сейчас перед собой – все лица, все до одного… А я плакала в три ручья…
Хус по-прежнему молчал, лица его она не видела. Он сидел, наклонившись, и что-то разглядывал на земле.
– Вот уже скоро одиннадцать лет, – сказала Катинка. – Как летит время…
– Для тех, кто счастлив, – сказал Хус, не поднимая головы.
Катинка расслышала не сразу. Потом его слова вдруг дошли до нее.
– Да, – сказала она, едва заметно вздрогнув. Потом, немного погодя, добавила:
– Здесь ведь мой дом. Они снова замолчали.
В сад вышел Бай. Его приближение слышно было еще издали. Очень уж он всегда шумел – а до его прихода в сумерках было тихо-тихо.
– Я принесу стаканы, – сказала Катинка.
– Хороший вечер, – сказал Бай. – Приятно посидеть на свежем воздухе…
Катинка принесла графин и стаканы.
– А у меня были гости, – сказал Бай.
– Кто же это?
– Фрекен Ида. Она собирается уезжать…
– Как? Почему Ида?
– Очень просто. – Бай рассмеялся. – Фрекен Луиса сдалась… Теперь все ставки на лошадку порезвее. Она уезжает на все лето. М-м-м-да, может, хоть одной повезет… – Бай помолчал. – Черт побери, такую девицу грех не выдать замуж…
Бай часто заводил разговор о браке и супружеской жизни. Он любил пофилософствовать на эту тему.
– Разве я по доброй воле пошел в начальники станции, – говорил он. – Но лейтенанту жениться не по карману… Что делать, черт возьми, девицы должны идти под венец… А там, глядишь, и привыкнут друг к другу, – общий дом, общий кров, а там и дети пойдут…
– У большинства, – закончил Бай с легким вздохом. Помолчали. В беседке стало совсем темно.
Шел конец июня.
– Что-то моя прелесть нынче бледная, – говорила Агнес Линде, приходя на станцию.
– Должно быть, я плохо переношу жару, – отвечала Катинка. В ней поселилась какая-то тревога, она то и дело бралась за какую-нибудь работу, ничего не доводила до конца и все бродила с места на место как потерянная.
Но чаще всего она сидела у реки с Агнес. Смотрела вдаль, на луга, и слушала одну и ту лее историю.
У Агнес Линде становился совсем другой – ласковый – голос, когда она говорила о «нем».
Она так и звала его– «он».
Катинка смотрела на Агнес – как та сидит, наклонив голову, и улыбается.
– И мы еще хнычем, негодники, – говорила Агнес, – оттого что все идет так, а не иначе, а может, это вообще лучшее, что нам дано в жизни…
– Да, – говорила Катинка и продолжала смотреть на Агнес.
Если Агнес Линде не приходила на станцию, Катинка сама шла в пасторскую усадьбу. Теперь ей просто недоставало рассказов Агнес.
Там она встречала и Андерсена. Видела их вместе. Его и Агнес.
Они играли в крокет на большой площадке, а Катинка стояла и смотрела. Смотрела на них – на двоих, что любят друг друга.
Она слушала их и смотрела на них с любопытством – почти как на чудо.
Однажды, возвращаясь из пасторской усадьбы домой, она расплакалась.
Хус приезжал теперь очень нерегулярно. То явится два раза на дню, но не успеет зайти в беседку, как тотчас опять в седло. А бывало, по нескольку дней не кажет глаз на станцию.
– Сенокос, – говорил он.
Сено убрали, и теперь оно стояло в стогах на лугу. Воздух был напоен пряным запахом скошенной травы.
Однажды вечером Хус приехал очень веселый и предложил «проехаться лесом на большую ярмарку». Поехать в коляске, сделать привал в лесу, а потом посмотреть на ярмарочные увеселения.
Бая уговаривать не пришлось. И поездка стала делом решенным. Выедут они рано утром по холодку и вернутся к ночи или даже на другое утро.
Поедут вчетвером – Бай с женой и Марией и Хус.