– Дорогой Линде, не забудь о проповеди…
– Правда твоя, матушка. Да, милая фру Бай, не успеешь оглянуться, как уже суббота.
И старый пастор плетется в дом с носовым платком в руке.
– А вы не хотите пойти к гостям, милая фру Бай? – спрашивает фру Линде…
– Не могу ли я вам помочь… по хозяйству…
– Да нет, спасибо… накормлю гостей чем Бог послал… у меня есть окорок да горошек…
Катинка встает.
– Пройдите двором, – советует фру Линде.
Катинка не видела Хуса три дня, с самой ярмарки. Как она ждала и надеялась и боялась своих надежд. А сейчас она его увидит.
Смех и шум в саду были слышны еще издали. Катинка отворила калитку и вошла в сад.
– А вот и моя прелесть, – закричала Агнес. На большой лужайке играли в горелки.
Катинка видела только одного Хуса – он стоял посреди играющих. Как он был бледен и подавлен…
Катинка подумала: «Он тоже не спал эти ночи». И она робко улыбнулась ему, чуть склонив голову набок, как девочка.
Она оказалась в паре с Агнес, и они вдвоем подошли к Хусу.
– Знаем мы вас, – сказала Агнес Хусу. – Опохмелялись небось. Вот и не показывались три дня… А вас тут ждали… Вчера фру Бай даже кофе нам не подала, все хотела, чтоб мы дождались вас.
Катинка потупила взгляд, но не перебивала Агнес. У нее было такое чувство, будто это она сама говорит ему, как его ждала.
– Разве так ведут себя, когда у вас на попечении две нежные голубки, – сказала Агнее.
Те двое молчали. Катинка чувствовала, что он смотрит на нее, и так и стояла перед ним, склонив голову.
Игра в горелки продолжалась. Она видела только его одного. Они обменивались только теми словами, что полагались по правилам игры, да и то вполголоса. Ни ему, ни ей не хотелось говорить громко.
Катинка не замечала, что ее рука задерживается в его руке и выскальзывает из нее словно нехотя.
Ужин решили накрыть в беседке. Пришли старый пастор с Андерсеном, а с ними Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен.
– Ага, – сказала Агнес. – Кажется, нас все-таки попотчуют окороком.
До ужина Луиса-Старшенькая успела попрыгать перед новым доктором и продемонстрировать ему свое «украшение».
Когда все расселись вокруг стола в беседке, старый пастор выглянул в сад:
– Не засиделась ли какая-нибудь парочка на скамье любви?
«Скамьей любви» называли старую прогнившую скамью между двумя деревьями у плотины.
– Тьма там хоть глаз выколи… – сказала фру Линде. – Помню, когда сыновья еще пешком под стол ходили, вечно оттуда появлялась какая-нибудь парочка… вернее, приходили-то они врозь– и прямо сюда, в беседку… да, как сейчас помню…
«Скамья любви» была неиссякаемой темой для фру Линде.
– Что ни говори, Линде, а кое-кто нашел там свое счастье, – сказала она.
И она стала перечислять всех тех, кто нашел жениха или невесту в пасторской усадьбе. Такой-то, такая-то и такой-то…
И начался веселый застольный разговор о романах и помолвках.
– А помнишь… то лето, когда обручились оба, и Рикард и Ханс Бек?
– Агнес небось все знала, недаром, бывало, гремит засовом, прежде чем открыть дверь.
– А тропинка-то в орешнике…
– Вечно там кого-нибудь да вспугнешь…
– Так и слышишь, как кто-то шмыг в кусты…
– Помню, у фрекен Хортен была препротивная желтая юбка… она просто пылала…
– Вот-вот, – говорит старый пастор, – острегайтесь носить яркие юбки…
– Но в орешнике уж очень хорошо! – вырывается вдруг у какой-то девушки.
И все хватаются за животы от хохота.
– Линде, а Линде, – восклицает пасторша. – Не забудь, сегодня суббота.
Пастор хохочет так, что заходится кашлем.
– А ведь правда, там из-под каждого кустика слышатся поцелуи…
– Ну и что ж, – отзывается пасторша, которая смотрит на дело с практической стороны. – От этого вышло немало добра…
– Почему бы нам, старикам, не выпить по этому случаю, – говорит пастор. – Ваше здоровье, милая фру Катинка.
Катинка вздрагивает:
– Спасибо…
Разговор переходит на молодую пару, последнюю из тех, что нашли свое счастье на «скамье любви». Недавно у них родился сын.
– Разве сын, а не дочь?
– Да, сын, славный мальчуган.
– Родился восьми фунтов, – сообщила фру Линде. – И живут они душа в душу…
– А уж разговоров-то было…
– Воркуют, точно голубки, будто у них все еще медовый месяц…
Отужинали – фру Линде сделала знак пастору.
– Ну что ж, – сказал пастор, – последний тост за здоровье хозяйки.
– Спасибо за угощенье.
Все встали из-за стола – веселый гомон выплеснулся в сад. Катинка прислонилась к стене. Ей казалось, шум и голоса раздаются где-то за тридевять земель, – она видела перед собой только бледное, взволнованное лицо Хуса, любимое ею лицо.
Пришли две служанки убрать со стола, Катинка вышла в сад. Там затеяли играть в прятки. Агнес уже начала считалку: «Заяц белый, куда бегал…»
Старый пастор попрощался с гостями.
– Ничего не попишешь– суббота, – объяснил он. У калитки он столкнулся с Баем. – Спокойной ночи, начальник, иду готовиться к проповеди…
Луиса-Старшенькая водила. Она стояла у зарослей жасмина. А от куста к кусту перебегали и прятались какие-то тени.
– Она подглядывает, подглядывает, – крикнул кто-то, порхнув мимо жасмина.
Потом все стихло.
– Я иду искать.
Катинка вернулась в беседку. Прикрыла за собой дверь. Она чувствовала бесконечную усталость. Застольная болтовня навалилась на нее огромной, неизбывной болью.
Так она и сидела в тишине, когда дверь вдруг открыли и снова закрыли.
– Хус…
– Катинка, Катинка… – В его голосе были мука и слезы. Он упал перед ней на колени, порывисто схватил ее руки и целовал, целовал их без конца.
– Друг мой, друг мой.
Катинка высвободила руки и на мгновение положила их на его плечи, а он так и стоял перед ней на коленях.
– Да, Хус, да.
По ее щекам катились слезы. С невыразимой нежностью провела она рукой по его волосам. Он плакал.
– Милый Хус… пройдет время… вам станет легче… А теперь… теперь… – Она перестала гладить его голову и оперлась рукой о край стола. – Вы уедете… мы больше не увидимся…
– Не увидимся?
– Да… Хус… раз все так получилось… Но я никогда не забуду вас – никогда…
Она говорила ласково-ласково, и голос ее был полон бесконечной горестной нежности.
– Катинка, – выговорил Хус и поднял к ней лицо – оно было залито слезами.
Катинка глядела на его лицо– она любила в нем каждую черточку. Глаза, рот, лоб – больше ей никогда их не увидеть, никогда не быть рядом с ним.
Она сделала шаг к двери. Потом обернулась к Хусу, который стоял у стола.
– Поцелуйте меня, – сказала она и припала головой к его груди.
Он взял голову Катинки в свои ладони и целовал ее, повторяя ее имя.
…А в саду бегали и резвились. Луиса-Старшенькая так мчалась по тропинке в орешнике вдогонку за новым доктором, что едва не сбила с ног Бая и Кьера.
– Да, – рассказывал Бай. – Съездили мы на ярмарку, славный провели денек… Была там парочка толковых девчоночек– лихие девчонки… в сапожках с кисточками… Вот это я называю проветрились, старина Кьер.
– Хус тоже рассказывал, – говорит Кьер.
– Хус. – Бай останавливается и понижает голос. – Ох, уж этот Хус… Я знаю, что говорю, – ни черта он не смыслит в девчонках. Соловушки поют, а он жмется, точно мокрая курица… просто жалость глядеть, старина Кьер, ей-богу, жалость глядеть, – мужчина видный собой…
У жасминового куста Луиса-Старшенькая рухнула прямо в объятия нового доктора.
Начало смеркаться. По саду разбрелись парочки. Кого-то окликнули с тропинки.
– А-у! – отозвался голос с луга у плотины.