– Убери тарелку, Мария, – сказала она.
Подали уток, Кьер предложил тост за здоровье Бая.
– Вот узе у кого золотое сердце, вот уж кто друг так друг. Твое здоровье!
Гости оживились, усердно чокались друг с другом. Заговорили о центрифугах, о новых ценах на рогатый скот.
– А ну, старина, – за удачный год! Бай выпил еще стакан.
Щеки Катинки пылали, лица гостей виделись ей сквозь какую-то мутную пелену. Она прижалась к спинке стула и смотрела на жующего Бая.
– Оно само течет в рот, просто само течет в рот, – убеждал Катинку Кьер, наливая ей в бокал старого бургундского.
– Спасибо, спасибо.
Помещик Мортенсен попросил разрешения поднять бокал… Мортенсен встал и освободил шею от салфетки… Словом, он просит разрешения поднять бокал…
Когда помещик Мортенсен поднимал бокал, он становился набожным… В пятой фразе он непременно поминал тех, «кто ушел ранее нас» и взирает на нас с горних высот…
Еще не было случая, чтобы не нашелся кто-нибудь, кто взирает на Мортенсена с горних высот…
«Свойские ребята» повесили носы и уставились в тарелки.
Катинка почти не слышала, что говорит Мортенсен. Она крепко ухватилась руками за сиденье стула, кровь то приливала к ее щекам, то сбегала с них.
Господин Мортенсен закончил свой тост и пожелал отведать еще кусок утки.
– Милая фру, ваши утки – объедение.
Катинка слышала смутный гул голосов. Когда она встала, ей пришлось опереться о край стола.
Гости перешли в кабинет Бая, Катинка снова рухнула на стул. Бай возвратился.
– Все сошло отлично, Тик, просто блестяще… И ты держалась молодцом…
Катинка выпрямилась на стуле и улыбнулась.
– Да, – сказала она… – Сейчас вам подадут грог…
Бай удалился. Катинка сидела за опустевшим столом, уставленным бутылками и недопитыми стаканами.
Из кабинета доносился хохот и громкий нестройный говор– слышался голос Кьера…
– Отнеси туда лампы, – сказала Катинка. Каждый раз, когда Мария открывала дверь кабинета, до Катинки долетали взрывы хохота.
– Вы бы легли, фру, – сказала Мария.
– Еще успею…
– Ради этих-то обжор. – Мария так хлопнула кухонной дверью, что Катинка вздрогнула.
Посреди стола осталась одна-единственная свеча… Большой, неприбранный стол грустно глядел в полумраке.
Катинка так устала. Посидеть бы здесь тихонько в уголке и собраться с силами.
Мария расхаживала из кухни в кабинет, хлопая дверями…
Как они веселятся… Кто-то запел, – кажется, Свенсен…
Катинка сидела в своем уголке, прислушивалась к голосам и смотрела, как Мария проходит в освещенную дверь со стаканами и бутылками…
Все будет точно так же и тогда, когда она умрет и о ней забудут…
– Мария, – сказала она.
Она попыталась встать и уйти, но не смогла и ухватилась за стену. Мария довела ее до кровати.
– Представляли комедию, а теперь вот и платитесь, – сказала Мария.
Катинка села на край кровати и зашлась в долгом приступе кашля.
– Закрой дверь, – попросила она и снова раскашлялась.
– Надо покормить Бентсена, – сказала она.
– Нажрется еще, успеет, – сказала Мария. Она раздела Катинку и теперь ходила взад и вперед и бранилась на чем свет стоит.
Свенсен густым басом пел в кабинете:
Звякали бокалы.
– Тише, – кричал Кьер. – Эй вы, приятели, тише!
…Катинка задремала было, но проснулась. Вошел Бай.
– Ну, повеселились на славу, – сказал он. От большого количества спиртного голос его звучал возбужденно.
– Они ушли? – спросила Катинка. – Который час?
– Кажется, полтретьего… В веселой компании время бежит незаметно…
Он присел на край кровати и начал разглагольствовать.
– Тьфу ты, дьявол, какие анекдоты рассказывает этот Свенсен, ну просто умора. – Бай пересказал несколько анекдотов, с хохотом похлопывая себя по ляжкам.
Катинка горела как в огне.
– А вообще-то, наверное, все вранье, – заключил Бай. Перед уходом на него вдруг нашел приступ нежности, и на пороге он рассказал Катинке еще один анекдот про жницу Мортенсена…
– Ну, тебе пожалуй, не мешает отдохнуть, – сказал он. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Утром Катинке стало хуже. Доктор навещал ее теперь по два раза в день.
– Тьфу черт, вот история, – говорил Бай. – Во время дня рождения она держалась молодцом, доктор.
– Да – но больше она уже молодцом не будет, господин Бай, – сказал доктор.
Он запретил кому бы то ни было навещать Катинку. Ей нужен полный покой.
Трактирщица госпожа Мадсен знала об этом. Но неужто нельзя потешить больную и поболтать с ней– небось лежит одна в потемках и утирает слезы.
Мадам Мадсен подощла к кровати Катинки.
В комнате с опущенными занавесями было темно.
– Кто там? – спросила Катинка с подушек.
– Я, – сказала мадам Мадсен. – Трактирщица Мадсен.
– Здравствуйте, – сказала Катинка и протянула ей пышущую жаром руку.
– Ох, какая у вас рука – кожа да кости, – сказала мадам Мадсен.
– Да. – Катинка чуть-чуть шевельнула головой на подушке. – Мне что-то нехорошо.
– Хорошего мало… что и говорить, – сердито сказала мадам Мадсен. Она всматривалась в темноте в похудевшее лицо Катинки.
– Вот до чего доводят пирушки, – сказала она.
– Наверное, я немного устала…
– Еще бы не устать, – сказала мадам Мадсен тем же сердитым голосом.
Чем дольше она сидела в этих печальных сумерках и глядела на несчастное, бледное личико на подушках, тем сильнее распирал ее гнев.
– Да, хорошего мало, – повторила она. – Но ему поделом. И в ярости она рассказала все: про Бая, и про свою служанку, и как давно все это тянется…
– Впрочем, и Густа тоже кое-чем поплатилась… Катинка сначала не поняла… она была такая вялая, ко всему безучастная.
И вдруг ее словно озарило, – широко открытыми глазами она уставилась в лицо мадам Мадсен.
– И вот ради такого аспида женщина себя вгоняет в гроб, – сказала мадам Мадсен.
Она помолчала, ожидая, что скажет Катинка. Но Катинка лежала молча. Только две слезинки скатились по ее щекам.
– Ну, ну, не надо, – сказала мадам Мадсен совсем другим тоном. – Я тоже хороша, дура этакая.
И мадам Мадсен удалилась.
– Мария, – сказала Катинка. – Открой занавески, пусть будет светло.
Мария раздвинула занавеси, дневной свет залил постель Катинки.
– Вы плачете, фру? О чем? – спросила она. Катинка повернулась к свету.
– Болит грудь? – спросила Мария.
– Нет, нет, – сказала Катинка. – Мне хорошо. Она плакала беззвучными отрадными слезами.
Потом слезы иссякли, и она лежала неподвижно, с несказанным миром в душе.
Настали последние дни золотой осени. По утрам яркое солнце затопляло кровать Катинки. Она предавалась сладким грезам, и руки ее тихо поглаживали нагретое солнцем одеяло.
– Фру так хорошо выглядит, – говорила Мария.
– Я и чувствую себя хорошо. – Катинка кивала, не открывая глаз, и снова тихо лежала в лучах солнца.
– Завтра я встану, – говорила она.
– А вы и впрямь теперь можете, фру… Катинка обернулась к окну.
– Словно лето вернулось, – сказала она. – Если бы только я могла завтра встать…
Она все время твердила об этом: только бы встать. Спуститься к беседке под бузиной.
– Какая она сейчас, бузина? Листья еще не опали? А розы? А вишни?.. Как она цвела, вишня, в прошлом году…
– Когда фру уезжала, все соседи наварили варенья, – сказала Мария.
– Вокруг было белым-бело…
Катинка все время вспоминала о саде. И каждую минуту говорила: