– Голову, – сказала сиделка. – Держите голову. Мария стала поддерживать голову Катинки, сама дрожа всем телом.
– Господи Иисусе… всеблагой Спаситель, – повторяла она. – Господи Иисусе… всеблагой Спаситель…
Агнес прижимала руки Катинки к одеялу.
– Придерживайте голову, – говорила сиделка. Она почти легла на постель, пытаясь просунуть ложку между зубами умирающей.
Вокруг ложки выступила пена.
– Вот так, – прошептала сиделка. – Хорошо. Катинка открыла глаза, огромные, испуганные, и устремила их на Агнес.
Она так и не сводила с нее испуганного взгляда.
– Катинка…
Умирающая застонала и обмякла… Ложка выпала у нее изо рта…
– Сейчас ей полегчает, – сказала сиделка.
Глаза Катинки закрылись. Агнес выпустила ее руки. Женщины сели по обе стороны постели, прислушиваясь к слабому, неровному дыханию умирающей.
– Сейчас ей полегчает, – повторила сиделка. Умирающая забылась дремотой и только изредка стонала.
С дороги послышался шум коляски. Дверь распахнулась, раздался голос доктора. Агнес встала.
– Т-сс! Она спит, – сказала она.
Доктор вошел в спальню и склонился над кроватью.
– Да, – сказал он, – теперь уже недолго.
– Она страдает? – спросила Агнес.
– Кто это может знать, – ответил доктор. – Сейчас она спит.
Доктор и Агнес вышли в гостиную. Они слышали, как Бай расхаживал взад и вперед по конторе. Агнес встала и вышла к нему.
– Что он говорит? – спросил Бай. И опять принялся расхаживать по комнате.
Агнес не ответила и молча опустилась на стул.
– Я не могу поверить, – сказал Бай, – не могу в это поверить, фрекен Агнес.
Он метался взад и вперед, от двери к окну, – снова остановился возле Агнес и сказал, не глядя на нее:
– Не могу поверить, фрекен Агнес. Доктор открыл дверь.
– Скорее, – позвал он.
Конвульсии начались снова. Баю пришлось держать руку Катинки.
Но он ее выпустил.
– Не могу, – сказал он и вышел, закрыв лицо руками. Было слышно, как он рыдает у себя в конторе.
– Оботрите ей лоб, – сказал доктор. Агнес отерла пот со лба Катинки.
– Спасибо, – сказала Катинка и открыла глаза. – Это вы, Агнес?
– Да, Катинка. Это я.
– Спасибо.
И она снова впала в забытье.
Под утро она очнулась. Все сидели у ее кровати.
Глаза умирающей потускнели.
– Бай, – сказала она.
– Я здесь…
– Попроси ее сыграть.
– Сыграйте, – сказал доктор.
Агнес вышла. Она играла, не слыша того, что играет, и слезы стекали ей на пальцы и на клавиши фортепиано.
Катинка снова затихла. Только грудь подымалась и опускалась со свистом.
– Почему она не играет? – вдруг спросила она.
– Она играет, Тик…
– Она уже не слышит… Умирающая покачала головой.
– Я не слышу, – сказала она. – Псалом, – прошептала она, – псалом.
Она снова ненадолго затихла. Доктор считал пульс умирающей, вглядывался в ее лицо.
Вдруг она поднялась и вырвала у доктора руку.
– Бай, – закричала она. – Бай!
Агнес вбежала в спальню. Все столпились вокруг кровати. Бай опустился на колени и зарыдал.
Вдруг все вздрогнули: в открытую дверь конторы застрекотал телеграф – он объявлял о приходе поезда…
Катинка открыла глаза.
– Смотрите, смотрите, – сказала она и приподняла голову. – Смотрите, солнце, – сказала она. – Солнце над горами.
Она подняла руки, снова уронила их, они скользнули вниз по одеялу.
Доктор быстро склонился над нею.
Агнес опустилась на колени у изножья кровати, рядом с Марией, и прижалась лицом к постели.
В комнате слышались только громкие рыдания.
Доктор поднял повисшие руки умершей и сложил их у нее на груди.
– Эй, заснули вы все тут, что ли, Бентсен? – Нескромный спрыгнул на платформу. – Что новенького?
– Она умерла, – сказал Бентсен. Он дрожал как в ознобе.
– Что? О, черт…
Нескромный постоял, окинул взглядом маленькую станцию– она была такой же, как всегда.
Он повернулся и тихо ступил на подножку паровоза.
Поезд скрылся в зимней мгле за далью полей.
Был первый день зимы. Воздух прозрачен, прихваченная легким морозцем земля покрыта тонким слоем снега.
Возле церкви стали собираться мужчины, торжественные, в высоких старомодных цилиндрах. Они шептались, сбившись в кучки, и по очереди подходили и заглядывали в могильную яму, вырытую у самой стены.
В церкви несколько женщин бесшумно расхаживали вокруг гроба и поправляли венки, а дьячок и старушка Иенсен раскладывали на пюпитрах тексты псалмов.
Наконец все было готово.
– И над могилой семьсот пятьдесят третий псалом, – сказала старушка Иенсен.
По случаю «печального события» старушка Иенсен стала чем-то вроде распорядителя. Она с первой минуты взяла усопшую на свое попечение и дома и в церкви. В связи с трауром «институт» был распущен на «осенние каникулы».
Фрекен Иенсен оглядела убранство церкви и подошла к гробу вместе с дьячком: с хоров правильными полукружиями свисали гирлянды, над свечами в алтаре двумя колбасами тянулся траурный креп.
– Прекраснейший вышел гроб по зимнему времени, – сказал дьячок.
Они стали рассматривать венки.
– Красиво плетут венки на мельнице, – сказала фрекен Иенсен.
– Не то что некоторые, – заметил дьячок, он передернул плечами и покосился на венок, присланный семейством Абель.
– Еще бы, – подтвердила фрекен Иенсен, – тут ведь никакого «интереса» нет.
Фрекен Иенсен отошла на несколько шагов и окинула гроб испытующим взглядом.
– Да, – сказала она, – хорошо, что мы выбрали дубовый.
– Позволю себе заметить, и для покойника оно опрятнее, – сказал дьячок.
Зазвонили колокола, фрекен Иенсен вышла из церкви на кладбище. Она здоровалась с отцами своих учениц и одновременно подсчитывала присутствующих.
Пришел Бай в сопровождении двух муг&чин в теплых гамашах; все приподняли шляпы. Старушка Иенсен пожала Баю руку в часовне.
Когда все заняли в церкви свои места, появилось семейство Абель. Шествие возглавляла вдова– по ней было видно, что она одевалась второпях. Оба «птенчика» были в траурных вуалях, точно вдовы.
Луиса-Старшенькая возложила на гроб крест, сплетенный из плюща.
Агнес сидела рядом с пастором. Она не слышала пения и не открывала своего псалтыря. Она сидела и смотрела сквозь слезы на гроб, в котором покоилась ее «прелесть».
Пение стихло. Старый пастор встал и вышел вперед.
Когда Бай увидел, что пастор стоит, сложив руки, у гроба, он заплакал навзрыд.
Старый пастор безмолвно ждал, устремив глаза на гроб. Потом заговорил, почти не повышая голоса. Через окна хоров на гроб и венки струилось зимнее солнце.
Старый пастор говорил о тихих душах в земной юдоли.
Она была тихой– и тихо прожила свою жизнь. Всемогущий Господь, который ведает своих избранников, даровал ей счастливую жизнь с добрым супругом и в неизреченной милости своей ниспослал ей мирную кончину. Да приимет душу ее он, единственный, кому ведомы помыслы и сердца наши, да ниспошлет утешение– он, единственный утешитель наш, тем, кто ныне скорбит о ней.
Аминь.
Старый Линде умолк. Стало совсем тихо.
Вошли носильщики с дьячком и фрекен Иенсен; старушка начала убирать с гроба венки.
Все встали и смотрели вслед гробу, который выносили из церкви под звуки свадебного псалма:
Агнес неотрывно смотрела вслед гробу. В распахнутые двери церкви заглядывал солнечный день.