– Чего тебе? – Бай перевернулся с боку на бок.
– Послушай, какой ветер…
– Ну и что – мы же не в открытом море, – спросонья отозвался Бай.
– Да ведь метет, – сказала Катинка. – Как ты думаешь, Хус уже добрался до дому?
– О, Господи, наверное… И Бай снова уснул.
Но Катинка уснуть не могла. Она беспокоилась о Хусе, который был в пути в такой буран. Тьма кромешная, а он в округе человек новый.
Как странно, что Хус приехал сюда всего три месяца назад…
Хоть бы он поскорей добрался до дому… Катинка снова прислушалась к вою пурги… И он был сегодня чем-то расстроен… Молчал, – она его уже изучила, – и о чем-то грустил… Что-то с ним творится неладное.
Да, да, с ним что-то неладное в последнее время…
Только бы он поскорей добрался до дому– пурга так и метет…
Дремота стала одолевать Катинку, и наконец она уснула рядом с мужем.
На второй день нового года в пасторскую усадьбу съехались гости.
Собралось чуть ли не пол-округи, и комнаты от самой прихожей наполнились шумной болтовней. Так бывало всегда– в пасторском доме все чувствовали себя вольготно.
Вдова Абель с «птенчиками» появилась тогда, когда уже начали играть в шарады. Дамы Абель всегда являлись позже всех.
– Время уходит у нас между пальцев, – говорила фру Абель. – Нам так трудно расстаться со своим гнездышком.
В дни, когда сестрицы Абель собирались в гости, они все утро бродили по дому в пеньюарах и ссорились. Фру Абель приходилось одеваться в последнюю минуту, и вид у нее всегда был такой, точно ее потрепала буря.
В поисках костюмов для шарад все шкафы в пасторском доме были перерыты вверх дном.
Фрекен Агнес, облачившись в штаны одного из хусменов, изображала толстяка, а потом эскимоса, а Катинка – его жену-эскимоску.
– Как хорошо, что вы никогда не ломаетесь, моя прелесть, – говорила фрекен Линде.
Они так отплясывали эскимосский танец, что у Катинки даже голова закружилась. Фру Бай развеселилась до того, что стала почти проказливой.
Малютка-Ида участвовала в шарадах, только в другой партии. Они большей частью представляли какой-нибудь гарем или купальню. И при каждом удобном случае Иду прижимал к себе и тискал потрепанный блондин в форме младшего лейтенанта.
Пожилые гости толпились в дверях, глядя на игру. В саду под окнами стояли старший работник, два хусмена и батраки. Они скалили зубы, глядя, какие штуки «откалывает» их «барышня».
Пастор Линде ходил из комнаты в комнату.
– Они веселятся, веселятся всласть, – приговаривал он, возвращаясь к гостям постарше.
Фру Абель проводила пастора взглядом. Она сидела рядом с женой мельника.
– А ведь и правда, здесь очень весело.
– Да, – сказала мельничиха. – Слишком весело для пасторского дома. – Слово «пасторского» было произнесено не без суровости.
Дочь мельничихи Хелене стояла рядом с матерью. Она предпочла уклониться от игры.
Мельник с женой отстроили себе новый дом, они хотели быть на виду в округе. Дважды в год они принимали гостей, и те чинно сидели, таращась на новую мебель. Мебель так и оставалась новой.
В гостиной повсюду были разложены вещицы, вышитые руками фрекен Хелене.
В будни семья ютилась в старом флигеле. Раз в неделю новый дом протапливали, чтобы мебель не испортилась.
Фрекен Хелене была единственной дочерью. Ее наставнице фрекен Иенсен поручили с особым усердием налегать на иностранные языки. Фрекен Хелене была первой модницей в округе и питала неукротимое пристрастие к золотым безделушкам. Но дома какое бы платье она ни надевала, она ходила в серых войлочных туфлях и белых бумажных чулках.
В гостях она чуть что обижалась и с кислой миной усаживалась возле матери.
– Вы правы, – говорит фру Абель, – мои птенчики тоже считают, что здесь бывает чересчер уж весело…
– Мама, – заявляет Малютка-Ида, – дай мне твой носовой платок.
– Сию минуту.
Малютка-Ида довольно бесцеремонно выхватывает платок у матери.
Малютке-Иде по роли понадобился ночной чепец, а она обнаружила, что ее собственный носовой платок не отличается безукоризненной чистотой.
– Ах, они так увлечены игрой, – говорит фру Абель жене мельника.
Шарады кончились, до ужина решили поиграть в жмурки. В зале поднимается визг и такая беготня, что, того гляди, обвалится старая печка.
– Ой, печка, – кричит молодежь. – Осторожней, печка!
– Я здесь, ау, я здесь!
Малютка-Ида так устала, что рухнула на стул. Она с трудом переводит дух, до того у нее колотится сердце.
– Потрогайте. Слышите, как бьется, – говорит она и прижимает руку лейтенанта к своей груди.
Катинка водит – ее так закружили, что она еле стоит на ногах.
– Нет, вы только поглядите на мою прелесть, – кричит фрекен Агнес…
– Ау! Ау!
Катинка поймала Хуса.
– Кто это?
Он наклоняется, Катинка ощупывает его волосы.
– Это Хус, – кричит она.
Старый пастор Линде хлопает в ладоши, созывая гостей к столу.
– Хус, что с вами? – говорит Катинка. – Случилось что-нибудь?
– С чего вам вздумалось?
– Вы что-то невеселы в последнее время… не такой, как раньше…
– Ничего не случилось, фру Бай…
– А я, – говорит Катинка, – я почему-то так счастлива…
– Да, – говорит Хус, – это видно. Пришел Бай, он играл в карты.
– Господи помилуй, на кого ты похожа! – говорит он. Катинка смеется:
– Это мы танцевали эскимосский танец. Она идет к столу вместе с Хусом.
Бай выхватывает Малютку-Иду из-под носа у лейтенанта, тот идет за ними следом с сыном школьного учителя.
– Хансен, – говорит лейтенант. – Кто эта девица?
– А вон ее мамаша, та кривая, рядом с пастором, они живут по соседству на доходы с ренты.
– Огневая девка, – говорит лейтенант. – И грудь у нее шикарная…
Все рассаживаются по местам, пастор во главе стола. За ужином он провозглашает два тоста: «За отсутствующих» и «За веселую компанию». Эти тосты слово в слово провозглашаются за пасторским столом вот уже семнадцать лет.
Напоследок подают миндальный торт – а к нему хлопушки.
Пастор предлагает хлопушку фрекен Иенсен – они тянут ее за два конца.
Лейтенант пристроился со своим стулом поближе к фрекен Иде. Стулья сдвинуты так тесно, что Ида оказалась чуть ли не на коленях у молодого человека.
Гул стоит такой, что ничего не слышно– все смеются, с треском разрывают хлопушки и читают вслух вложенные в них записки.
– Молодость, молодость, – говорит пастор Линде.
– Хус, это нам с вами, – говорит Катинка. Она протягивает ему хлопушку.
Хус тянет хлопушку за свой конец.
– Записка у вас, – говорит Катинка. Хус разворачивает клочок бумаги.
– Вздор, – говорит он и рвет бумажку на мелкие клочки.
– Хус, зачем– что там было написано?
– Кондитеры всегда пишут только о любви, – заявляет Малютка-Ида с другого конца стола.
– Фрекен Ида! – Это говорит лейтенант. – Теперь наша с вами очередь.
Малютка-Ида оборачивается к лейтенанту, и они вдвоем разрывают хлопушку.
– Фу, как неприлично! – кричит Ида. В ее записке речь идет о поцелуях– лейтенант читает записку вслух, щекоча своими усиками щеку Иды.
Гости слегка отодвинулись от стола, дамы обмахиваются салфетками. Молодежь раскраснелась от жары и молочного пунша, его наливают гостям из больших серых кувшинов.
Щупленький студентик провозглашает тост за «патриархальный дом пастора Линде», все встают и кричат «ура». Студентик чокается с пастором.
– Ах вы, юный революционер, – как же это вы пьете за мое здоровье? – спрашивает пастор.
– Можно питать уважение к личности, – отвечает щупленький студентик.
– Верно, верно, – говорит пастор Линде. – Все верно. Молодежь должна за что-то бороться, не правда ли, фру Абель?