— Что, по нраву тебе? — скучно промолвил Бажен. — Недаром здешние бахвалятся: «Путивль-городок — Москвы уголок».
Шестачок, в городе выехавший наперед, пересёк маленькую площадь, держа к деревянным хоромам, и спешился под высоким крыльцом, у которого томились два стрельца в лазоревых кафтанах и с бердышами.
— Здорово, братцы! Петруха, господа наши воеводы на месте ли? — подбоченившись, вопросил Шестачок.
— Господин воевода Лександра Матвеевич в приказной избе, а князь Владимир Прокофьич в отъезде, — отвечал один из караульных, с равнодушным любопытством разглядывая скоморохов.
— Вечная мне, сиротинушке, невезуха! Куда ж денешься, пойду доложусь, а ты присмотри, брат, за этими вот.
Молодой стрелец снял шапку, перекрестился и поднялся на крыльцо. Томилка звонко зашептал Бажену:
— Поездка наша коту под хвост! Посадят, дело ясное, в тюрьму. А пока отсидим, раскрадут снасти; о мерине же и подумать больно…
— Ну виноват я, Томилушка, что не на тот брод ватагу вывел, так прикажешь мне теперь на коленки пред тобою стать? А? Если оно поможет тебе, давай стану.
Услышав такой разговор, Васка с новой жадностью завертел головою: что увидишь потом из тюрьмы? Вначале знакомая фигура не остановила его внимания, потом он снова нашел глазами того мужика, уже поворачивающего в переулок…
— Дядя Андрей! Бубенист!
Прохожий обернулся, просиял и рысцой подбежал к скоморохам.
— Вонá! Весёлые с Зыбковской ярмарки! А я гляжу: вроде и они, да только медведя нет…
— Дядя, некогда растабарывать. Мы в передрягу нечаянно попали, выручи нас. Возьми к себе, пока суд да дело, телегу и мерина нашего! За нами не пропадёт.
— Это что ж… Дело такое… Сторожа ваша где?
Караульный Петруха молча отвернулся и протянул ковшиком узловатую ладонь. Бажен, срывая пуговицы, выдернул из-за пазухи кошель и щедро отсыпал; Петруха кивнул и пальцем указал на товарища. Бажен добавил, выхватил из-под рогожи мешок со съестным и хлестнул вожжами Голубка. Андрюша Бубенист поймал вожжи и исчез в переулке, успев крикнуть:
— Тут же, в Спасском, и живу!
Дверь, выходящая на крыльцо, распахнулась. Шестачок очумело скатился по лестнице, оглянулся и заорал:
— Держи, держи их!
— Чего вопишь, парень? Тут мы, — взял его за локоть Бажен.
— Тут… А телега где?
— Твоя правда… Ребята! — оторопело озираясь, закричал атаман. — Телегу спёрли!
— Живо, живо! Воевода гневен, — от усердия стрелец больно подталкивал Васку дулом пищали.
В просторной горнице за столом восседали воевода и дьяк, а когда скоморохи до земли поклонились воеводе, малый, чуток замешкавшийся, успел рассмотреть и плюгавого приказного, который, поставив правую ногу на скамеечку и держа на колене четвертку бумаги, был в готовности.
— Кто такие? — грозно спросил молодой, густобровый и, судя по всему, очень деловой воевода.
Бажен ответил, и подьячий сноровисто записал его слова.
— Лазутчики? — проревел воевода.
— Нет, государь воевода, — глядя ему в глаза, тихо ответил Бажен. — Мы, как сказывал я уже, скоморохи. Хотели вот в Путивль попасть, горожан и стрельцов повеселить, да в Черном бору заблудились.
— Что ж вы тогда заповедною тропою пробирались? Да ещё в глухую пору… Пиши, подьячий: «В воровстве своем запирались…». А теперь кликни Оську-палача, и чтоб клещи готовил. Будем к огню приводить.
Толстый дьяк, задремавший было, открыл глаза:
— Государь мой Александр Матвеевич! Второй уже раз за сегодня тебе напоминать осмеливаюсь: всемилостивейшим государем нашим до Фоминой недели пытать не велено. Подожди дней с десяток.
Воевода крякнул и надолго задумался. Потом спросил уже поспокойнее:
— Откуда ехали, молодцы?
— Зимовали мы, государь воевода, в деревне Райгородке сына боярского Ивана Федоровича Жирова-Засекина.
— В добром ли здоровье оставили сына боярского? — оживился воевода.
— Иван Федорович второй год с посольством в немцах.
— А как зовут его супружницу?
— Анной Васильевной, государь воевода.
— Чай, не слышит уже ничего сия старушка?
— Какая старушка, государь воевода? Госпожа Анна Васильевна молода ещё, как это… кровь с молоком, красавица.
Воевода молодецки крякнул и снова задумался. Дьяк зевнул и брезгливо промолвил:
— Государь мой Александр Матвеевич! Не жги ты порох понапрасну. Какие с них, с этой рвани, польские лазутчики? Ты погляди хоть на этого вот: слабоумен вовсе, слюни пускает. — Томилка скорчил рожу ещё жалостней. — Батогами для чину выгладить, пеню с них выправить — и в шею…