— Что за чудеса! Упав из коня — тай прямо до воза… От ты, хлопчику, ты скажи, як воно було. Ты ещё, надежду имею, брехать не научился.
— Меня Ваской кличут…
— Ты, хозяин, его не трожь, мальцу нашему и так досталось не по годам его… Васка, отчего у тебя кровь на щеке?
— То не моя, то с него вот, — Васка, не глядя, ткнул пальцем. — То с пана челядника капнуло.
— Тьфу, гадость! Оботрись. А коли вправду, хозяин, то дело было так… — и Бажен поведал всю прежалостную повесть путешествия, опустив только всё, связанное с Путивлем и его хитроумным воеводой.
— Грех не помочь вам, — промолвил вислоусый, озабоченно присматриваясь к пану челяднику. — Тем паче в такое время. Токмо оставаться вам тут, на дворе митрополичьем, не можно.
— Твоя правда, хозяин, — Бажен покорно склонил голову. — Ни в какие ворота не лезет: весёлые — и на дворе митрополичьем.
— Что блазни? И не то даже, — отмахнулся хозяин. — Недобре, что из Москвы пришли. А что до мертвяка, то я придумал одну штуку, ну прямо казацкую хитрость, настоящий фортель. A ну, хлопцы, подсадите ляшка на коняку!
Васка отвернулся. Слышно было, как суетился гнедок и кряхтел Томилка.
— Засувайте ноги до стремян! — Скрипнул засов. — Никого в переулку… Ану, кнутом тую жолнерскую скотинку! Так!
Заржал обиженно гнедок, ударили в землю его копыта. Снова скрипнул засов. Васка поднял голову.
— Вже краще… Ляшок конный, из саблею, не лупленный совсем, даже и в сапогах. Уси подумают, что с битвы его так конь вынес.
— То не поляк — русин, унеят заклятый, — счел нужным уточнить Бубенист. — А пистоли его я вынул.
— Собаке собачья и смерть. Ну, отепер можно и познакомиться. Я естем школьный мастер и типограф Спиридон Соболь, по отчеству Богданович. Тии ляхи и унеяты батьку моего загубили, и мени воны от здесь стоять… Вам допоможу. Токмо куда ж вас определить?
— Так ты книги печатаешь, мастер? А наш малый, Васка, был на Москве в учениках у резца, что служит на Печатном дворе, да и сам он там отирался.
— Не брешешь? О, теды мне отрочек сей — дарунок божий! Хочешь у подручные? А то я зараз майже один: и швец, и жнец и, — звиняйте, панове весёлые, — на дуде игрец! Мой подручный, славетный пан Селивон Рыболов, годен токмо ворот крутить да стопы бумаги таскать — и то наглядаты треба, чтоб пресс не разломал и дорогую бумагу не помял… Еге ж! То ж он, панове, лайдак, за водою поехал и ворота не закрыл! Вот до него, Селивона, на квартиру и пошлю вас. Там безопасно…
Совсем уже сон стряхнув, печатник Спиридон сыпал теперь словами, что горохом. Васка, не всё в его быстрой речи разбирая, перестал вслушиваться и задумался вот о чём: как это может один человек, ну пусть с подручным, создать и в мир выпустить печатную книгу? На Москве у одного стана десять человек трудятся.
— Не гоже нам вот так сразу идти со двора, любезный хозяин, — сумел вставить слово Бажен. — Мы в таком сейчас образе, что доброму человеку и плюнуть некуда. Меня теперь не хуже нашего Голубка чистить надо…
— Сегодня ночуйте вже тут. Зараз мыльню на огороди вытопим, а придет моя стара, ваши ризы роскошные перемоет. Сами ж посидим за чаркою-другою, покалякаем…
Только сейчас Васка понял, какой знакомый, давно уже его ноздри дразнивший запах стоял во дворе: был то запах жженого сена, на густой олифе замешанного, запах краски типографской.
— Давайте, хлопцы, распрягайте. Коней на конюшню, он там. А сами потом до меня, от у тую дверь, там моя светлица.
В ворота постучали. Мастер Спиридон изменился в лице и, помедлив, спросил:
— Кто це колотится? Тут двир митрополита Киевського.
— Одчини, пане Спиридон. З нами отец преосвященный, — отвечал грубый голос.
В отпертые поспешно ворота въехали два всадника в темной одежде, однако вооруженные до зубов, развели, с коней не сходя, створки ворот пошире и пропустили во двор небольшую черную карету, запряженную двумя только смирными лошадками, а за нею ещё с полдесятка конных, также обвешанных оружием. Во дворе сразу стало тесно.
С козел тяжело спрыгнул здоровенный послушник и помог выбраться из кареты сухонькому старичку-монаху, потом пошарил в карете, вытащил осторожно высокий резной посох и с поклоном вложил его в руку церковному иерарху. Мастер Спиридон, стоявший уже наготове, склонился над протянутой ему желтою, в темных веснушках рукою. Митрополит небрежно перекрестил его.
— Здрав будь, Друкарю. Снова спал, не выспишься все. И во время якое!
— Писля трудов тяжких, пресвятый отче. Ведаешь сам, тружуся я один.
— Время якое… Сторожу пришлось оружием обвесить, як гайдуков панских… Треба. Челядника моего, покойника Петра, да трех монастырских подданных ляхи на улице на штуки саблями посекли за то токмо, что русины.