Она резко повернулась.
— Вы меня так называете потому, что не помните моего имени? Меня зовут Давина. Имя достаточно обычное. Но я могу откликаться и на какое-либо другое, если вы хотите. И что же это главное, ваше сиятельство?
— Я спал с вами, и, между прочим, в моих объятиях вы почти теряли сознание.
Ее раздражала краска, залившая ее лицо. Она покалывала, словно сыпь, хотя была вызвана замешательством.
Она так крепко сжала платье, что была уверена, что материя порвется. Потом заставила себя разжать кулаки и аккуратно расправила юбку.
— Разве это правильно — говорить о том, что случилось на нашем брачном ложе, ваше сиятельство? — Она гордо подняла голову и расправила плечи.
— Наш брак вообще не будет правильным.
Она кивнула, будто понимая, хотя на самом деле не поняла ничего. Особенно того, как человек, который был таким нежным и внимательным ночью, может быть холодным и отчужденным на следующее утро.
— Вы намерены относиться ко мне как к незнакомому человеку? Или как к человеку, имени которого вы не можете запомнить? Например, как к знакомой из Эдинбурга, которую вы давно не видели?
Он не ответил, и она снова повернулась, чтобы уйти. Когда он ее не позвал и никак не отреагировал на ее слова, она оглянулась через плечо и увидела, что он смотрит ей вслед. Ну зачем у него такие красивые карие глаза? И что за манера смотреть так пристально? Ей хотелось спросить его, о чем он думает. Больше того — и это было уж совсем глупо, — она хотела спросить, что он думает о ней.
Прежде чем она смогла убедить себя, что ее поведение будет глупым, даже абсолютно идиотским, она повернулась и пошла обратно, остановившись только тогда, когда подошла к нему вплотную. Улыбка исчезла с его лица, но напряженный взгляд остался. Теперь она знала, почему ее так беспокоит его взгляд. Глаза у него были карие, но зрачок был большим и черным, таким глубоким, как озеро, вода которого затенена склонившимися над ним большими деревьями, из-за чего вода кажется загадочной и довольно пугающей.
— Вы были недовольны мной прошлой ночью?
Господи, какую же глупость она говорит! Но она не стала смягчать свой вопрос и пускаться в объяснения. Она просто позволила своему вопросу повиснуть в воздухе. А потом добавила:
— По-моему, все было чудесно.
Взгляд его глаз изменился — почти незаметно. Если бы она не смотрела на него в упор, она бы этого не заметила. Что-то промелькнуло в глубине, словно огонек под гладью воды.
— Мне было бы приятно все повторить, — сказала она. — То есть я хочу сказать… если вы хотите… я буду очень рада сделать это опять.
На этот раз, прежде чем он мог что-либо ответить или, хуже того, вообще ничего не отвечать, она быстро пересекла двор, все время ощущая спиной его взгляд.
Глава 8
Маршаллу никогда не удавалось полностью освободиться от демонов, даже в одном из своих любимых домов — Египетском. Были времена, когда он слышал голоса, которые будто вились вокруг статуй или висели низко над полом. Иногда ему казалось, что он видит существо с кошачьей головой, за которым волочится длинный шарф, или кончик бороды Аменхотепа, выглядывающий из-за двери. Когда наступали такие моменты, он говорил себе, что это те же самые голоса и те же самые видения, как обычно. Это не были призраки или фантомы из далекого прошлого Древнего Египта. Они были просто проявлениями его безумия. Если бы он оказался в центре вспаханного под пар поля, он увидел бы нечто такое, чего гам не должно было бы быть. С ним наверняка заговорила бы земля — или из нее поднялись бы сорняки и сплелись в подобие какого-нибудь существа.
Но на сей раз видение не исчезало. Это было что-то… или кто-то, кто не должен был там быть. К тому же привидение было надушено. Маршалл привык к голосовым галлюцинациям и к видениям, но никогда раньше в утреннем воздухе Эмброуза не пахло розовым маслом. Как правило, пахло пылью и странным, не очень приятным запахом, исходящим от некоторых мумий.
Но ведь он раньше никогда не был женат.
Для того чтобы отличить один день от другого, иногда было необходимо, чтобы случилось что-то необычное. Например, гроза в яркий солнечный день или неожиданное появление старого друга, или несколько часов самочувствия без боли. Все это были обычные события, которые все же чем-то выделялись, и этого было достаточно, чтобы их запомнить.
Сознание необычности этого дня пришло к Маршаллу на рассвете, когда он проснулся, ощутив непонятную пустоту дня. У него ничего не болело, ничто не казалось странным. Более того, его не преследовали ни воспоминания, ни обрывки ночных кошмаров. Если у него и были вчера галлюцинации, он не мог их вспомнить.
К нему не приходил ни один истерзанный и окровавленный человек.
Ни на полу, ни на стенах он не видел крови. Никто не стоял в его комнате у дверей, ожидая его пробуждения, чтобы напомнить ему о его поведении прошедшей ночью.
Неужели женитьба неожиданно принесет ему покой?
Было бы приятно спать рядом со своей женой, но Маршалл не мог так рисковать. Вдруг он проснется ночью и начнет выть, словно древнее шотландское привидение, предвещающее своими воплями смерть? Или — что еще хуже — ему покажется, что она враг, которого надо уничтожить, как ему не раз казалось, когда он сидел в тюрьме в Китае.
Во время его пребывания в пекинской тюрьме семь месяцев его жизни были расписаны по минутам. От рассвета до заката каждый следующий день в точности повторял предыдущий.
В первые недели своего заключения он каждый день надеялся, что кто-то за ними придет. Топот тяжелых сапог по длинным тюремным коридорам вселял надежду, что его самого и сорок его людей скоро освободят. В конце концов, они были эмиссарами британской короны. Даже император Китая не мог игнорировать могущество королевы Виктории.
Но мир, казалось, забыл о них, а Китай и Британская империя вели молчаливую секретную войну.
Спустя три месяца Маршалл привык к рутине и начал относиться с подозрением к тому, что казалось необычным. Любой неожиданный звук вызывал у него тревогу. Всякое отклонение от привычного существования означало, что либо кто-то должен умереть, либо что китайцы выработали какую-то новую систему истязаний. А новое никогда не сулило ничего хорошего.
Свою подозрительность Маршалл привез в Эмброуз и жил в этом состоянии весь последний год.
Давина была новым человеком. Женитьба тоже была новым явлением в его жизни.
Он еще не знал, как к этому относиться. Однако он подозревал, что ничто в его упорядоченном мире не останется таким же, как прежде.
Давина Макларен Росс. Давина. Он произнес ее имя несколько раз, и каждый раз оно звучало как молитва. Давина.
Появилась женщина, которой не внушали благоговения ни его титул и положение, ни его прошлые заслуги. В ней бурлила кровь, ее глаза сияли, а щеки раскраснелись от страсти.
Она даже повысила на него голос и осмелилась спросить: «Вы были недовольны мной прошлой ночью?»
Наоборот. Он был поражен. Очарован.
Как это странно — быть одержимым собственной женой.
Жена… Словно пробуя это слово на вкус, он произнес его громко несколько раз, сидя в тиши своего кабинета. Она была совершенно не похожа на то, что он ожидал. Но ведь его жизнь в последнее время была полна неожиданных событий, и самым страшным из них было его сумасшествие.
Он все еще видел, как она стояла во дворе в напряженной позе. Она решительно вздернула подбородок, посмотрела ему прямо в глаза и без обиняков заявила, что хочет, чтобы он был ее мужем во всех отношениях.
Он послал своего поверенного за кошкой, а тот привез ему тигрицу. Его развеселило это сравнение, но ненадолго. Кошка она или тигрица — не имело значения. Давина Макларен Росс была помехой в его жизни. Но она сможет отвлечь его от тяжелых мыслей и переживаний. Она доказала это прошлой ночью. Даже слишком хорошо.
Можно, конечно, держать ее на расстоянии с видом безразличия. Но что ему делать со своим собственным интересом?