Давина потратила несколько часов на то, чтобы ответить на поздравления со свадьбой знакомым и дальним родственникам, о существовании которых она, честно говоря, почти не помнила, но которые, очевидно, считали своим долгом — или решили просто воспользоваться возможностью — напомнить ей о дружеских или родственных связях теперь, когда она стала графиней.
Бумагу и конверты с ее новым именем прислала компания из Эдинбурга. Очевидно, Маршалл предвидел, что они ей понадобятся. В каком-то смысле Маршалл оказался таким же предупредительным к ней, как Нора в отношении Майкла. С той только разницей, что Нора не отходила от Майкла ни на шаг, чтобы показать ему — и он, без сомнения, это заметил, — что она им увлечена. А Маршалл был призраком.
Давина стояла у окна, погруженная в мысли о муже. Воспоминания о прошедшей ночи были прерваны приходом штукатуров.
Она зашла в комнату, где работал Майкл.
— Мы почти закончили, ваше сиятельство, — сказал он.
Полки получились замечательные. Они так плотно прилегали к стене, что их нельзя было сдвинуть. Оставалось вырезать карниз, после чего Майкл должен был поручить своему помощнику натереть полки скипидарным маслом, чтобы стал отчетливее виден рисунок древесины.
— Они выглядят чудесно, — сказала Давина, оценив мастерство плотника.
— Мне пришлось немного повозиться со стенным шкафом, но все вышло хорошо. Правда, третья полка получилась немного глубже, чем остальные, но туда вы сможете ставить большие книги.
Она подошла к полкам поближе, чтобы посмотреть, о чем говорит Майкл, и увидела, что в стену действительно был встроен обрамленный деревом шкаф.
— Он был под войлоком, — объяснил Майкл. — Ты его открывал?
— Нет, это не мое дело, ваше сиятельство.
Она осторожно открыла дверцу шкафа, опасаясь, что какое-нибудь насекомое — оса или паук — свило себе гнездо в таком укромном месте. Но внутри ничего не было, кроме книг. Нет, не книг. Это были толстые тетради. Три полки дневников. Она вытащила одну и стерла с нее пыль. Обложка была надписана, и она сразу узнала это имя. Джулиана Росс. Она закрыла дневник и прижала его к груди. Джулиана Росс, графиня Лорн. Мать Маршалла. Она положила тетрадь на место и закрыла дверцу шкафа. Странно, почему дневники были так глубоко запрятаны?
Почему Джулиана Росс не уничтожила дневники, а спрятала их? Может быть, она сохранила их как раз для такого случая, как сейчас, — чтобы их обнаружили ее потомки? Давина была не совсем ее потомком, но она может стать матерью одного из них.
— Что это, ваше сиятельство? — спросила Нора.
В первый раз со дня свадьбы ее покоробил титул. То, что Нора заканчивала каждое предложение словами «ваше сиятельство», становилось назойливым. Но Давина не стала отчитывать горничную при рабочих. Тем более что у нее не было ответа на вопрос Норы и она не могла удовлетворить ее любопытство. Это были личные дневники. Нельзя, чтобы о них узнали слуги. Хотела графиня Лорн того или нет, но Давина оказалась по воле случая хранителем и распорядителем дневников умершей женщины.
— У нас еще будет время, чтобы определить, что это, — ответила Давина, решительно закрывая дверцу шкафа и надеясь, что больше никто не будет задавать ей вопросов.
Маршалл закрыл дверь и заперся в своем кабинете. Сегодня ночью он не пойдет к Давине. Хотя он — видит Бог — очень этого хочет, он останется у себя.
Она слишком привлекательна. Она притягивает его. Она заставляет его забыть, кто он такой. Забыть ту боль и агонию, в которую превратилась его жизнь, но именно по этой причине она более опасна, чем опиум.
«Вы должны противостоять вашей тяге к наркотикам, ваше сиятельство. Они обещают счастье, но на самом деле разрушают вас. В том, что вы не можете без них обойтись, не ваша вина, но с этого момента все, что вы делаете, становится вашим выбором и вашей ответственностью».
Тяга к наркотикам? Ему было предоставлено самое профессиональное лечение, им занимались лучшие специалисты, но все они говорили об опиуме.
В конце концов, он отказался от опиума. Он вынес все — физическую боль, бред, исступление. Но даже после того, как его организм очистился от опиума, его мозг оказался отравленным. Если бы он знал, какая его ждет жизнь, он умолял бы своих тюремщиков убить его.
Теперь его ждали другие мучения. У него появилась жена, которая обещала ему прощение, хотя он этого не заслуживал. Когда она была рядом с ним, у него появлялась иллюзия, что он чист, что он в безопасности и в здравом уме.
Он хотел предупредить ее, чтобы она не слишком часто улыбалась. Каждый раз, когда она улыбалась, ему хотелось прикрыть ладонью чуть подрагивавшие губы, потому что ему было трудно противостоять искушению целовать их.
Ее глаза были похожи на озера в зачарованном лесу. И при этом в них отражались все ее эмоции — от радости до печали.
Ее лицо было прелестно: небольшой прямой нос, упрямый — может, слишком — подбородок, высокие скулы и красиво изогнутые брови. Уши были изысканной формы, шея — гибкой и невероятно женственной.
Когда она улыбалась, были видны ее ровные и белоснежные зубы. Каштановые волосы были густыми и вьющимися. Они рассыпались по плечам, обрамляя ее лицо.
А ее походка!.. Эта походка заворожила его в то первое утро, когда он увидел Давину, идущую по двору в Египетский дом.
С той самой минуты Маршалл был опьянен ею.
Ему повезло целых две ночи. Бог, видимо, сжалился над ним за те страдания, что мучили его весь год, и наградил его этим временным успокоением. Две ночи он лежал рядом с ней. Он не засыпал, а погружался в легкую дремоту, похожую на покой.
Опасность тем не менее была велика. Он мог заснуть. Хуже того — видения могут появиться, когда он будет и с ней. Оставаясь с ним наедине, она будет слишком уязвима.
Уже год он избегал светского общества, сможет избегать и Давину. Он будет приходить к ней раз в неделю, не больше. Через месяц или два она, возможно, забеременеет. Или он умрет, и она останется очень богатой вдовой.
Несмотря на то что Маршалл провел большую часть своей взрослой жизни на дипломатической службе, с тех пор как он побывал в Китае, в обществе он чувствовался себя очень неловко. Необходимость молчать, ничего не говорить, но при этом казаться вежливым и дружелюбным очень его раздражала.
Ему не было никакого дела до судеб правительства или отдельных политических деятелей. Он сомневался, что может хотя бы немного сочувствовать их работе. Впрочем, и они, если бы знали его историю, вряд ли дали бы ему отпущение грехов. Возможно, более честные из них попытались бы поставить себя на его место и поздравить себя с тем, что они никогда не опустились бы так низко. Ведь комфортабельный особняк в предместье Лондона не то же самое, что камера в пекинской тюрьме.
Уже очень давно Маршалл понял, что он не столько граф Лорн, сколько собственность британской короны. А сейчас он и это утратил. Он всего лишь эмиссар, потерпевший сокрушительное поражение, и его неудавшаяся миссия в Китае должна послужить наглядным уроком всем последующим дипломатам.
За последние пять лет он узнал слишком многое о человеческой натуре. Он был сыт по горло комплиментами подхалимов, пока он мог замолвить за них словечко перед королевой, а теперь им, в сущности, не было дела до того, жив он или умер. Пять лет были достаточным сроком, чтобы научить его, что жадность — это самый мощный стимул человеческого существования, а обман и предательство — достаточно обычная черта в характере тех людей, с которыми он встречался каждый день.
Привык он и к тому, что в мире есть люди, способные на дружбу и верность, но они так же редки и бесценны, как черные жемчужины.
Давина, возможно, одна из них.
Все же ему было невыносимо видеть выражение ее глаз. Это было не столько разочарование, сколько сожаление — что она вышла за него замуж, что носит теперь его фамилию и отдала ему свое тело и свободу выражать свои эмоции.