Возможно, она беременна. А может, и нет, и тогда ему придется приехать к ней. Однако и то и другое еще больше осложнит его жизнь.
Что, если его безумие — это наследственная болезнь, а не результат огромных доз опиума, которые его насильно заставляли принимать? Что, если он обрек своего еще не родившегося ребенка на ту же участь?
Солнечный зайчик заиграл на полированной поверхности письменного стола.
Если он повернется к окну, то увидит идеально голубое небо с пушистыми белыми облаками, а где-то вдали признаки надвигающейся грозы.
А может быть, грозовой дождь прольется до того, как достигнет Эмброуза, и чистое небо и луна станут аккомпанементом его беспокойных снов. Однако может случиться, что он будет настолько поглощен воспоминаниями о Давине или так глубоко погрузится в свое безумие, что вообще не заметит, какая за окном погода.
Если она не беременна, ему придется сделать выбор, не так ли? Больше никогда ее не увидеть — или послать за ней в Эдинбург, переспать с ней и отослать обратно?..
Или он все же решится поехать в Эдинбург, несмотря на свое безумие?..
Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Вынесет ли он это? Увидеть ее и снова потерять?
— Маршалл…
Он открыл глаза и увидел, что она стоит перед ним с протянутыми руками, вся в крови, с глазами, полными ужаса.
— Нет. Пожалуйста, нет.
Звук его голоса поглотили стены, ковры и даже потолок. Неведомая сила вырвала из его горла звук ее имени, который постепенно перешел в шепот.
— Я не причинял ей боли.
Но рок, или природа, или Бог смеялись, притом так громко, что он прижал к ушам ладони.
«Я не причинял ей боли!» — крикнул он. Ответом ему был лишь издевательский смех.
Она не была в Китае. Она не была одной из тех людей, из которых ему пришлось выбирать.
Он слышал ее тихий, нежный голос, но в нем угадывался вопрос, которого он ждал.
— Маршалл… Почему?
С ее рук на ковер капала кровь. Она направлялась к креслу у окна, где он сидел, и ее босые ноги оставляли на ковре кровавые следы.
Она уже не стеснялась своих слез. До этих пор она не плакала в его присутствии, хотя он подозревал, что у нее было достаточно поводов для слез. Гордость не позволяла ей плакать, но сейчас гордости не было. Ее место заняла такая глубокая печаль, что ему казалось, будто она в ней утопает.
— Уходи, — тихо произнес он. — Ты не должна быть здесь.
— Я верила в тебя, — возразила она мягко. Слезы катились по ее щекам. — Правда. Я верила в тебя.
— В этом была твоя ошибка, Давина. Я тебя предупреждал.
Стоны его жертв на фоне каких-то криков смешались с голубым небом и солнечным светом, образуя его собственный мистический ад.
Но Давина обладала упорным характером. Она не отступала, даже когда терпела поражение. Когда она протянула к нему руки, он хотел предостеречь ее: если она к нему приблизится, она еще больше себя запачкает и станет самым страшным из всех его видений, от которых кровь стынет в жилах.
— Я верила в тебя, — без конца повторяла она. Неужели он должен добавить ее разочарование к списку своих грехов?
В каком-то дальнем уголке сознания, в котором он осознавал себя Маршаллом Россом, он понимал, что она не была реальностью. Что все его туманные видения всего лишь призраки, в которых материализовались его воспоминания. Питер, Мэтью, Ричард, Пол, Роджерс, Томас — все когда-то выглядели точно так же, какими он видел их сейчас. Он видел кровь, слышал их вопли и был свидетелем их агонии и смерти.
Всякий раз, когда один из них умирал, он сердцем чувствовал утрату, его душа чернела, дух падал. Он восхищался их мужеством и презирал себя за свою трусость. И тем не менее они все время возвращались и проверяли его, хохотали, когда он умолял их убить его.
Но он ни разу не видел такой Давину — ни ее кровь, ни ее слезы.
— Уходи, Давина.
Но призрак отказывался исчезать. Он приблизился к нему, и Маршалл увидел на коже тысячи крохотных уколов, из которых сочилась кровь.
— Неужели это сделал я? — беспомощно спросил он, протягивая руки, чтобы дотронуться до нее. Ощущение от прикосновения кончиков его пальцев в бесплотному призраку было легким, едва заметным, но в его памяти оно было теплым и живым. — Я тебя убиваю.
Она встала на колени и положила руку ему на бедро. Он почувствовал тепло от этого прикосновения даже через одежду, будто она пыталась согреть его своей душой, всем своим существом.
— Оставь меня, — приказал он, но его тон был мягким и нежным. Он и так уже причинил ей ало и не хотел, чтобы Давина страдала еще больше.
Она покачала головой, и уголки ее губ приподнялись в нежной улыбке.
— Господи, если бы я мог заставить тебя улыбаться дольше, чем одно мгновение, — прошептал он.
Она начала смеяться, а потом ее кожа неожиданно слезла с нее и просто соскользнула на пол. В считанные секунды Давина исчезла, а на ее месте оказалось отвратительное существо, совершенно на нее не похожее. С костей свисали клочья плоти, которые стали удлиняться и растягиваться до тех пор, пока не заслонили все поле его зрения. Ее улыбка превратилась в омерзительный оскал с острыми клыками вампира. Это чудовище, минуту назад одетое в платье Давины, размахивало руками перед его лицом, и он слышал, как хрустят кости.
Этого он пережить не мог.
Оказывается, здесь был и Дэниел. Он улыбался и по привычке отдавал честь, когда Маршалл на него смотрел. Это был Дэниел, друг его детства, с которым они воровали из кладовки на кухне вересковый эль, за что им не раз попадало. Он помнил, как Джейкобс, недовольный тем, что ему приходится отправлять своего единственного внука на королевскую службу, прощался с Дэниелом на ступеньках Эмброуза.
Что тогда сказал Маршалл своему камердинеру?
Несомненно, что-то обнадеживающее. Он умел разговаривать с родителями, бабушками и дедушками. Возможно, он отпустил какую-то шутку — вроде такой, что Дэниел когда-нибудь вспомнит эту поездку как приключение и как начало своей долгой и успешной карьеры.
Дэниел скончался в агонии, и Маршалл был бессилен что-либо сделать. А теперь Дэниел — привидение, призрак и странным образом защитник Маршалла — поднял кривую турецкую саблю и отсек вампиру голову, оставив только тело. Какое-то время из раны на шее продолжала течь кровь, а потом монстр упал сначала на колени, затем — на спину и замер.
Маршаллу показалось, что его вот-вот вырвет.
Но ничего не произошло. И никогда не произойдет до тех пор, пока он безучастен, пока он без сознания.
Пусть поскорее все закончится. Просто не надо больше дышать. Он сейчас в муках, чувствует все то, что не должен чувствовать, переживает малейшие моменты. Его ноги все в крови. Щеки измазаны кровью. На колене остался кровавый отпечаток руки Давины. Тошнота подступала к горлу, но усилием воли он удержал рвоту. Лоб пронзила острая, как копье, боль, и он приложил ладонь, чтобы убедиться, что из его лба и вправду не торчит это оружие.
Он вряд ли мог различать голоса, но он слышал речь на всех языках, какое-то шуршание, словно сотни насекомых терлись друг о друга. Он мог видеть, чувствовать и слышать, словно именно это было реальностью, а все остальное — жизнь в Эмброузе, брак с Давиной и его опьянение ею — было лишь сном.
Гэрроу Росс нетерпеливо вырвал из рук слуги письмо. Распечатав его, он стал читать, при этом улыбка не сходила с его лица. Его поверенный, получил очень большую сумму денег от человека, который сейчас ждал встречи с ним.
— Проводи капитана, — приказал он слуге.
Когда Мэллори, капитан «Нанкина», входил в библиотеку, Гэрроу пошел ему навстречу с протянутыми руками.